" Заманенные Сталиным" 

     У русского человека с исторической памятью всегда было что-то не так. Периодически мы страдаем приступами амнезии, искажением и умолчанием, частенько впадаем в расслабленное состояние любви к садисту или террористу. Можно сказать, что у русских коллективный стокгольмский синдром налицо. В послевоенные годы французская компартия и левая интеллигенция полюбили не только Ленина и Мао, но и Сталина. Как всякий диктатор он обладал гипнотической силой не только над "своим" народом, но и вселил парализующий страх половине мира.

     В 2003 году Франция готовилась к 50-летию смерти Сталина.

     Телевидение, газеты, журналы вспоминали события, историки и социологи объективно осветили заблуждения и эйфорию "французских левых" тех лет, а в Парижском издательстве "Бельфон" вышла книга "Заманенные Сталиным". Книга написана репортёром-журналистом Никола Жалло, который приехал в Россию в 2001 году снять фильм о французах и русских эмигрантах, добровольно приехавших в СССР после второй мировой войны и так и не сумевших вернуться обратно во Францию.

     Никола Жалло снял очень интересный фильм, до него ни в России, ни во Франции эту тему не изучали. По ходу своих многолетних приездов в Москву, поисков живых свидетелей тех лет он писал путевые записки, многие звуковые интервью не могли войти в фильм, вот почему он решил издать книгу. Авторами её являются сами персонажи фильма...  

     Во Франции, как ни в одной стране Европы, левая "прогрессивная" интеллигенция обожала Сталина. В 1949 году ко дню его 70-летия при участии Поля Элюара, композиторов Пьера Венера и Жозефа Косма, знаменитого поэта и писателя Луи Арагона был сделан фильм "Человек, которого мы больше всего любим". Документальная кинохроника переносит нас в послевоенную Францию, голос Элюара за кадром (со знакомой нам интонацией "счастья") рассказывает как в среде рабочих, крестьян и интеллектуалов готовятся подарки "самому любимому из всех людей".  

     Вот нормандские крестьяне связали сотни шерстяных носков, выточили из дерева сабо и игрушки, а рабочие из цветного металла отлили мишек и сверхурочно упаковали сувениры в посылки. Школьники и учителя, крестьяне и рабочие написали десятки тысяч писем и поздравительных открыток, наклеили их в альбомы, а кое-кто написал стихи и музыку. И всё это для любимого товарища Сталина! Перед нами возникает Морис Торез на фоне огромного портрета Сталина в до отказа набитом зале перед восторженными слушателями коммунистами, он произносит зажигательную речь во славу "великого кормчего". Зал аплодирует стоя, на глазах слёзы радости и умиления...

      Если бы не то обстоятельство, что этот чёрно-белый фильм снят во Франции, начинаешь себя немножко пощипывать и думать, не сошёл ли ты с ума. А может быть это всё театральная постановка, и какой-то гениальный французский Эйзенштейн, нагнал массовку со всей Франции и сляпал очередную заказную пропаганду? Нет, всё так и было, и всё это правда.

     На последних президентских выборах в мае 2002 года Франция, наконец, избавилась от социалистов и коммунистов. Последующие парламентские выборы окончательно провалили "левых". Долгие десятилетия страна жила диктатом коммунистических профсоюзов и социалистической цензуры в СМИ, редкие издательства позволяли себе печатать критические исследования о стране Советов. В 1997 году в издательстве "Робер Лафон" вышел увесистый том "Чёрная книга коммунизма" (она была потом издана и в России) о терроре и лагерях в СССР. Голос А. И. Солженицына с некоторых пор стал менее одиноким, а лоск и камуфляж французских левых стал заметно тускнеть.

     Исторический фильм во славу Сталина был показан на просмотре в Париже до основной ленты Никола Жалло. Устроители вечера, задумали это как контраст к фильму "Заманенные Сталиным" (производство студии "Амперсанд"). Авторы фильма – режиссер Никола Жалло и его напарник Кзавье Делё в течение двух лет колесили по просторам России и снимали фильм. В тему они входили постепенно, не подозревали какие трагические судьбы встретятся на их пути. Они нашли выживших в лагерях русских французов и просто французов, которые после войны по заманке "Человека, которого мы больше всего любим" на гребне той мистической эйфории и желания быть в пользу своей родине, а порой веря идеям равенства и братства, оказались добровольно в 1946-48 гг. в СССР.

     Русских эмигрантов, поверивших, клюнувших на сталинскую пропаганду было очень много, несколько тысяч. Первая волна была ещё до войны, в тридцатые годы (этого я коснусь позже), потом вторая волна возвращенцев после войны и третья в 1956-57гг. Кто-то ехал по зову крови, кто-то страдал ностальгией, кто-то по эмигрантской неустроенности, были французские жёны, мужья и французские коммунисты... Ехали семьями, оказавшись в СССР, многие не добрались до места назначения. По пересечению границы их грузили в зарешёченные телячьи вагоны и прямиком отправляли в лагеря, в лучшем случае в ссылку. Все документы сразу отбирались, в обратную сторону, даже если сразу соображал в какую западню попал, отъезд был "заказан". Кто-то выжил, приспособился, выучил язык, кому-то чудом удалось остаться незамеченным НКВД, кто-то погиб...

     Уговоры и предупреждения перед отъездом, что СССР усеян лагерями, как оспой на них не возымели действия, им говорили, что они едут на верную гибель, но они затыкали уши. Ведь "Человек, которого мы больше всех любим" был главой страны-победительницы, он объявил амнистию эмиграции, открыл церкви, вернул погоны офицерам, распустил Коминтерн, произнёс тост за великий русский народ, а главное – он объединился с Черчиллем, Рузвельтом и генералом де Голлем против Гитлера.

Что взять с "простого человека", если главы великих держав в страхе перед "кормчим" поделили в 45 году мир и "сдали" усачу на съедение пол-Европы.

      Рёне Вианше-Соклакова, Нина Базилина, Глеб Ратинский, Люси Брюссель, Никита Кривошеин, Алексей Сосинский, Ольга Вишневская и другие... это всё действующие лица и исполнители фильма Никола Жалло. Время телевизионной ленты ограниченно 52 минутами, некоторые персонажи остались за кадром, но они продолжают свои рассказы на страницах одноимённой книги "Заманенные Сталиным". Послесловие к ней написано Никитой Кривошеиным. Он родился в Париже, а в возрасте 14 лет вместе с родителями оказался в Ульяновске. Отец его, блестящий французский инженер, герой Сопротивления, узник Бухенвальда и Дахау, был арестован в Ульяновске по возвращению в 1949 году, а в 1957 Никита сменил его на нарах.

     "Представим себе, что вторая мировая война закончилась иначе, и рейх вышел победителем, что, конечно, страшно себе представить и не хочется об этом даже думать. Но если бы это было так, то можно допустить, что такие представители немецкой элиты, как Брехт, Ремарк, Марлен Дитрих, Томас Манн, добровольно и с радостью вернулись бы на родину в Германию. Не правда ли, выглядело бы несуразно и парадоксально?! Но именно так произошло с русской эмиграцией, вернувшейся в сталинскую Россию...". (Никита Кривошеин, отрывок из послесловия)

     По зову Сталина молодая француженка Рёне Вианше, приехала в СССР с русским мужем, пожилой матерью и двумя детьми. Как только они пересекли границу в 1947 г., у неё отобрали все документы, зная по-русски несколько слов, с малолетними детьми (муж её сразу бросил) она оказалась в колхозе. Мешая русскую речь с полузабытым французским, она рассказывает, как долгие годы пыталась вырваться обратно в любимую Францию, какую ненависть она испытала со стороны сельчан и какие препоны ей ставила администрация Курска. Однажды каким-то чудом одно из её писем с призывами о помощи попало во Французское консульство в Москве, но чиновники решили не осложнять дипломатические отношения с Советами и положили письмо Рёне Вианше под "сукно". Десятилетия она была окружена одиночеством, недоверием и враждебностью. Слушая рассказы "заманенных", понимаешь, что они, как впрочем, и миллионы других, были подсобным материалом в дьявольской игре "человека, которого любили больше всех".

     "Без суда и без закона, он убил три миллиона и его живые полюбили" – так пели блатные в советских лагерях, а когда "ОН" сдох в 53-ем, то во всех церквях СССР служили длинные панихиды и пели "со святыми в упокой..."   

   * * *

     Советский кинопрокат был зациклен на фильмах о "врагах народа". Кулаки, беляки, попы-кровопивцы, цари, генералы и прочая нечисть – это всё отрицательные персонажи, даже собаку Чапаева кликали "Колчак". Надо признать, что актёры по системе Станиславского, так хорошо входили в образы "врагов", с таким смаком их изображали, что порой "беляки" вызывали у зрителей больше сопереживаний, чем чекисты.

     Вся эта кинолипа о "старой" России была хорошо унавожена дезинформацией. Папиросные листочки "самиздата" были доступны не всем, "вражьи голоса" кое-как доносились из-за заглушек, а правду о том " ну как там?" рассказать было некому. Те, кто возвращался из загранкомандировок, о "загнивании" Запада старался не болтать.

     Мы выуживали информацию меж строк, в подтекстах, вплоть до того, что специально ходили на дурацкие фильмы, а перед ними показывали журнал "Иностранная кинохроника". Голос комментатора с патриотическими нотками вещал нам о бедности, прозябании и желании всего международного пролетариата следовать "ленинским заветам". А мы, просеяв и отбросив всю эту пропаганду, как в замочную скважину видели Париж, Лондон, Америку. Мелькали кадры, и как опытные операторы ни старались обрезать и склеить протокольный официоз, мы успевали заметить, что и там люди не звери, ходят на двух ногах и даже красиво одеты, автомобильный парк пестрит разнообразием, а в кафе и ресторанах улыбчивые двуногие вальяжно распивают пиво. Не будем строить иллюзий, были зрители, которые верили, в то, что они "там" все загнивают, а мы со своими пятилетками в три года, скоро их догоним и сзади добавим.

     Старшее поколение, наверняка помнит, как в середине шестидесятых вышел на экраны фильм "Перед судом истории". Главный герой – Василий Витальевич Шульгин. Личность историческая, талантливая и значительная. С 1907-1917 он был депутатом государственной Думы, принимал отречение государя Николая II, эмигрировал, потом нелегально появился в СССР в 1925-26 гг, написал несколько интереснейших книг, одна из них особенно заслуживает внимания "Что нам в них не нравится...". Говорят, что многое из неё легло в основу Солженицинской "200 лет вместе"

     После войны 1945 года, Шульгин отчасти по возрасту, отчасти по тогдашнему патриотизму остался в Белграде. Далее я приведу рассказ самого В. В. Шульгина во время встречи в начале шестидесятых, с моим тестем И. А. Кривошеиным: "К концу первой недели входа Красной Армии в Сербию, звонят мне в дверь. Открываю, на пороге несколько советских офицеров, в руках огромные пакеты со снедью. "Вот пришли навестить и отдать должное знаменитому человеку!" – представились они. Улыбчивые, симпатичные, я пригласил их войти, накрыли стол, развернули продовольственные пакеты. Старший из гостей предлагает: "Давайте выпьем!". "Я, – говорю, – совсем не пьющий". "Ну, за Победу, одну рюмку! Вы должны!" Не посмел отказаться. Следующее моё воспоминание – гул самолёта, летящего в Москву. Очнулся я на Лубянке". После двенадцатилетнего заключения Шульгин вышел из Владимирской тюрьмы и остался на поселение во Владимире. КГБ не спускало с него глаз.

     Во времена хрущёвской "оттепели" в кабинетах Лубянки и Кремля родился проект использовать Василия Витальевича в своих пропагандистских играх. Двум кегэбистам от искусства было поручено скрутить фильм под названием "Перед судом истории". К Шульгину прислали познакомиться якобы журналиста, под псевдонимом "Владимиров". На самом деле это был небезызвестный кинорежиссер В. П. Вайншток. Советскому зрителю он памятен по фильмам "Дети капитана Гранта" и "Остров сокровищ". Его журналистическая и режиссерская деятельность была тесно связана с его основной и реальной работой в НКВД, а прошлое покрыто мраком неизвестности... Второй человек, брошенный на создание этой пропаганды, был режиссер Фридрих Эрмлер. Верный ленинец, конъюнктурщик он мечтал разоблачить в лице Шульгина заговоры эмигрантов вкупе с Антантой против СССР. В этой кинематографической "шахматной игре" Шульгин должен был стать некой пешкой и говорить так, как задумали авторы гэбисты.

     Фильм появился на экраны в 1965 году. Я помню как московско-ленинградская интеллигенция выискивала кинотеатры, где показывали "Перед судом истории", ажиотаж был огромный. Фильм шёл три дня, потом его сняли с проката. До сих пор в моей памяти стоит образ элегантного Василия Витальевича Шульгина. Вот он сидит в Таврическом дворце, гуляет по Ленинграду и спокойно, несколько иронично обращаясь к нам, рассказывает о событиях тех далёких лет. В качестве оппонента или как бы собеседника у авторов картины не нашлось подходящих "историков". Сценарий написали для "нашего спеца", а такого не нашлось, доверить это актёру не возможно, поэтому на эту роль пригласили тоже гебэшника.

     "Сама идея фильма, особенно его документальный характер, вызывали с самого начала серьёзное беспокойство кинематографического начальства. Тогдашний председатель Госкино Алексей Романов, профессиональный борец с идеологической крамолой, спрашивал Ф. Эрмлера: "Что он (Шульгин) даст нашему кино? Что принесёт советскому народу?" На что режиссёр отвечал ему: "Я старый коммунист. Все мои фильмы политические. И этот фильм – политическая акция, которую я хочу осуществить средствами искусства... Я хочу, чтобы он сказал всем: " Я проиграл" (см. В. Головской, "Застойные семидесятые").

     Но как не старались заказчики-авторы, ничего не вышло из этой затеи. Шульгин, не соглашался и не пошёл ни на какие компромиссы, он отвечал на вопросы прямо и требовал убрать все скользкие моменты, на которые не желал реагировать. В общем, подловить его не удалось, и советский зритель испытал к нему не отвращение за "белогвардейское предательство и заговоры в союзе с Антантой", а стыд за враньё и чекистскую пропаганду Вайнштока, Эрмлера и консультанта Блеймана. Шульгин вызвал у публики симпатию, доверие и огромный интерес. После непродолжительного проката " Перед судом истории" запретили, и эта лента до сих пор пылится на полках кинохранилищ.

     Шульгин человек исторический. А вот, мой тесть Игорь Александрович Кривошеин, встретил в 1954 году в Тайшетском лагере, очень симпатичного, когда-то состоятельного француза, страшного любителя живописи. В 1947 году, как только это стало возможно, он устроил себе туристическую поездку в Вену – посмотреть тамошних Веласкесов и Веронезе, во вновь после войны открывшемся Музее. Вечером он вышел из гостиницы походить по городу. Сам того не заметив, оказался в советском секторе оккупации. Рядом с ним притормозил джип ("Виллис", как тогда называли эти машины), француз получил сильнейший удар по голове, потерял сознание... Так он оказался в Тайшете с приговором в 25 лет за шпионаж. Таких курьёзных похищений по всей Европе было очень много.

     В последние годы я много занимаюсь исследованием жизни и творчества матери Марии (Скобцовой). Долгое время в СССР она была известна как поэтесса "серебряного века" Кузьмина-Караваева, друг А. Блока, да ещё и по очень среднему фильму "Мадам мер Мари", где в главной роле выступает Касаткина. Кино это было чистой воды пропагандой, и мать Мария выставлена в виде монашествующей Зои Космодемьянской.

Мать Мария два года как канонизирована, а кто хочет узнать о ней подробнее, может посмотреть мой сайт. Здесь я продолжу тему о заманках русской эмиграции и коснусь трагической судьбы Гаяны, старшей дочери м. Марии.

     Дружба Елизаветы Юрьевны Кузьминой-Караваевой, будущей м. Марии с Алексеем Толстым началась в 1911 году. Тогда А. Толстой только что вернулся из Парижа вместе со своей гражданской женой художницей С. И. Дымшиц и новорожденной дочерью Марьянной. В 1912 году у м. Марии вышла первая книжка "Скифские черепки", которая вызвала живой интерес критики и хвалебные отзывы среди коллег литераторов. С этой публикации началась литературная жизнь молодой писательницы. С Алексеем Толстым они встречались в поэтических салонах Петербурга, в редакции "Аполлона" и в объединении "Цех поэтов". Вплоть до своей эмиграции в 1921 году, мать Мария тесно дружила с А. Толстым, он приезжал к ней в Анапу, вместе они бывали у их общего друга Макса Волошина в Коктебеле.

      В эмиграции, в Париже, куда она приехала с мужем и тремя детьми в 1921 году, поэтесса, художник и богослов Е. Ю. Кузьмина-Караваева в начале тридцатых годов приняла постриг с именем Мария.

     Детство её старшей дочери Гаяны пришлось на годы гражданской войны. Вместе с матерью и отчимом они жили тогда на Кубани. Отношения Гаяны с матерью всегда были тёплыми и доверительными. Дочь унаследовала материнский характер – порывистая, увлекающаяся, готовая всем придти на помощь. В Париже, когда м. Мария открыла свои первые общежития для бедных, Гаяна активно помогала по хозяйству, даже заведовала столовой.

     Увлечения "модными" течениями привело её к работе не только на православной ниве, но к занятиям в марксистских кружках. Не будем удивляться и осуждать, почти вся левая интеллигенция России одной ногой стояла в коммунизме, а другой в церковном обновленчестве. Идеи построения "рая на земле" ещё до недавнего времени были вполне актуальны.

     Никаких ясных представлений о том, что происходит на самом деле в СССР у Гаяны не было. Зато она запальчиво критиковала "прозападнические" настроения и яростно защищала всё "наше русское", спорила до хрипоты, что "на новую Россию (сталинскую!) в Париже наговаривают, а на самом деле там настоящее возрождение".

     В июне 1935 г. в Париже открылся 1-й Конгресс писателей в защиту культуры. Для участия в его работе в составе группы советских писателей приехал и Алексей Толстой. Под аплодисменты единомышленников 23-го июня он выступил с трибуны о "рождении в Советском Союзе нового гуманизма"! Толстой был одним из тех, наряду с Эренбургом, посланцев режима (и не только среди писателей), кто умело лакировал обстановку в СССР. Эту его способность советское руководство искусно использовало для заманивания в СССР писателей, деятелей культуры, философов. Такими жертвами стали М. Горький, А. Куприн, И. Билибин, Святополк-Мирский и другие.

     В Париже в дни работы "Конгресса" А. Толстой встречался с матерью Марией. Как бы откровенно трусить ему было не удобно, под постоянным вниманием НКВД ему было разрешено очень многое, да и напутствия в Москве были даны соответствующие. И даже несмотря на это "красный граф" вёл себя крайне осторожно.

      Позднее в 1937 г. во время поездки в Лондон А. Толстой признавался, что НКВД "ходит за ним по пятам". Зачем они ходили трудно понять, но вряд ли из опасений, что Толстой сбежит. В этом контексте его свидания в Париже с м. Марией носили не опасный характер, а вполне запланированный. В результате многократных встреч он уговорил Гаяну поехать с собой в СССР. Девушка им увлеклась, писатель её обворожил и многое наобещал.

     Возвращались они отдельно от остальных членов делегации через Лондон. Толстой писал с дороги своей жене Н. Крандиевской: "Из Парижа я вывез дочь Лизы Кузьминой-Караваевой Гаяну. Она жила в нечеловеческих условиях и, кроме того, была лишена права работы. Девочка умная, коммунистка, ей нужно учиться в вузе. Я думаю так: до осени она будет жить в Детском Селе, а осенью – в прежней комнате Марьяны Дымшиц. Всю историю про Лизу (она стала монахиней!) и про её дочь Гаяну расскажу подробно".

     Странное впечатление производит это письмо – словно бы оно написано не только жене, но и сотрудникам НКВД (с расчётом на возможную перлюстрацию?) Не успев вернуться в Ленинград, 22 июля Толстой в целях "реабилитации" поспешил опубликовать несколько интервью и очерков о командировке, в которых он доказывал свою лояльность. Для критики западной жизни, в том числе русской эмиграции, он не жалел тёмных красок.

     Этот метод по отношению к своим соотечественникам за рубежом Толстой применял и раньше: "Исказить, прибавить, раздраконить – благо, никто не ответит". Читая сегодня эти строчки, испытываешь чувство неловкости и стыда за их автора!

     Мать Мария отговаривала дочь от поездки, но видно Гаяна была сильно увлечена и даже влюблена. Можно предположить, что дальним прицелом для НКВД была даже не она, а сама мать Мария. Во всяком случае поражает доверительная наивность, некая слепота обоих. Мать Мария напутствовала уезжавшую Гаяну стихами, представляя её библейской голубкой, вылетающей на волю в поисках суши после Великого Потопа. Отъезд Гаяны вызвал негативную реакцию в эмиграции, крайне обострив отношения м. Марии с окружающими. Её и раньше упрекали в стремлении "засыпать ров". Мать Мария иногда и сама подумывала о возможном возвращении на родину, но её время тогда ещё не наступило. Как сильны были иллюзии (а может быть любовь к родине?), что даже в лагере, умирая на нарах Равенсбрюка, в ожидании смерти, мать Мария говорила своим солагерницам: "Если выживу, вернусь в Россию, первое, что сделаю – пойду на могилу Гайяны, потом поеду в Анапу, а уж потом буду бродить по дорогам..." Может быть и хорошо, что не суждено было сбыться этим мечтам?! Как знать, что ждало бы м. Марию по пересечении границы? Арест, расстрел, высылка, лагерь?

      Жизнь продолжала испытывать стойкость этой необыкновенной женщины. В конце августа 1936 г. Гаяна скончалась в Москве! Якобы от тифа. Но уже позже, по воспоминаниям А. Ахматовой, выходит, что смерть Гаяны была сопряжена с другими обстоятельствами... Весть об этом дошла до Парижа только через месяц. Мать Мария была сражена горем. Многие опасались за неё, ожидая худшего. Критик К. В. Мочульский, хорошо знавший в те годы м. Марию, передает её слова: "Бессонными ночами я видела Гаяну и с ней говорила... всё было темно вокруг, и только где-то вдали маленькая светлая точка. Теперь я знаю, что такое смерть". Встречи её с А. Толстым в Париже летом 1935 г. были последними. Мать Мария выдержала и этот удар судьбы. Впереди её ждал арест, гибель сына и её самой в печах Равенсбрюка...

       Как же сложилась судьба самой Гаяны в СССР? До нас дошли некоторые письма, но не все нам пока доступны, многие до сих пор в засекреченных архивах в Лондоне и не доступны для изучения по политическим мотивам (?).

     Пасынок А. Толстого Ф. Ф. Волькенштейн вспоминает: "Мы приехали на машине в ленинградский порт встречать возвращающегося из Франции отчима /1935 г/. Мы увидели его, машущего нам рукой с верхней палубы. Он спускался по трапу, сопровождаемый носильщиком, нагруженным чёрными заграничными чемоданами. С ним рядом шла тоненькая девушка, пугливо озирающаяся вокруг. Взяв её за руку, отчим сказал: "Вот я вам привёз подарок. Ты помнишь, Туся /жена Н. Крандиевская/, Лизу Кузьмину Караваеву? Это её дочь Гаяна. Она коммунистка и хочет жить в Советском Союзе. Гаяна пока будет жить у нас".

     Роскошный барский дом рабоче-крестьянского "графа" А. Толстого в Царском Селе отличался открытостью и хлебосольством. Граф обожал пирушки. Кроме большой семьи писателя в нём всегда кто-нибудь гостил или ночевал. В доме было много прислуги и даже лакей – по старинке. Волькенштейн продолжает: "Гаяна стала жить у нас, постепенно свыкаясь с новой обстановкой и новыми людьми. Спустя некоторое время она поступила на Путиловский завод, чтобы получить, как говорил отчим, "рабочую закалку", а затем поступить в ВУЗ. Она вставала в пять часов утра, возвращалась домой измученная. Часто по вечерам она подолгу молча сидела на ступеньках нашей террасы. Как на заводе, так и у нас в семье мало кому до неё было дело".

     В Париже Гаяна отличалась какой-то "огненной живостью"! Она напоминала свою мать в её молодые годы. Сама м. Мария очень образно сказала о дочери, что это был "пир огня и света". В СССР это был совсем иной человек, как писал о ней Никита Алексеевич Толстой /сын писателя/: "огня в крови у неё не было". Молчаливость и замкнутость Гаяны объяснялась тем, что она оказалась в совершенно чуждой, не той, о чём мечталось, атмосфере и реальной жизни. Сыновья Толстого, Никита и Димитрий, вспоминали Гаяну как милую, чистосердечную, открытую, живую, приветливую, доброжелательную и весёлую девушку... в то же время очень простую и наивную.

     Со слов Никиты Толстого, " в нашем доме были приняты всевозможные розыгрыши, это стало частью нашего быта. А Гаяну можно было легко подловить на любой крючок.

Как-то вскоре после приезда Гаяны в Детское Село кто-то вызвал её вечером на улицу. Неизвестный человек сказал ей "по секрету", что местные подпольные троцкисты хотят установить связь со своими единомышленниками на Западе – не могла бы она поспособствовать им в этом. Гаяна, вернувшись домой, рассказала обо всём Толстому, который посоветовал ей обратиться к сотруднику НКВД, жившему... в их же доме!!! Гаяна сходила к нему. Этим пока дело и кончилось, видимо, это была проверка или провокация, организованная самой же службой НКВД. А если розыгрыш, то весьма жестокий". ( архив А. Шустова, сообщено Н. А. Толстым, запись беседы 1986 г)

      В Ленинграде Гаяна попыталась разыскивать родных. Известный математик Б. Н. Делоне сразу же отрёкся от племянницы, видимо опасаясь, что она его скомпрометирует, шёл 1935 г. Но Гаяна не унывала, она была уверена, что нашла своё место в жизни как активный строитель социализма! В конце октября 1935 г. сразу по возвращении из Чехословакии, Толстой оформил развод с Н. Крандиевской и женился не на Гаяне, а на Л. Баршевой. Крандиевская с младшим сыном Дмитрием уехала из Царского Села, и Гаяна осталась в доме одна. Когда в декабре 1935 г., после двухмесячного отдыха в Кисловодске новобрачные Толстые вернулись в Детское Село, Гаяны там уже не было. Она уехала в Москву. Кстати, и Толстые вскоре перебрались в столицу, но с Гаяной они больше не встречались: "Долгое время нам о ней ничего не было известно, а ещё много времени спустя мы узнали, что она умерла от тифа. Как звали её мужа, и чем они занимались в Москве, я не знаю". (со слов Л. Толстой-Баршевой, архив А. Шустова)

     Гаяна в Москве поступила на службу в проектную контору и вышла замуж за Г. Мелия, с которым была знакома ещё по Парижу. Он находился там в качестве советского студента. Гаяна регулярно писала в Париж своим родным, письма её были наполнены оптимизмом и восторгом, а в апреле 1936 года она поздравила по телефону мать с Пасхой.

     Гаяна скончалась скоропостижно 30 августа 1936 г. Согласно официальной версии, основанной, видимо, на слухах из Москвы, причиной её смерти считается тиф. Сомнения по этому поводу позже высказала Анна Ахматова: "ведь от тифа так быстро не умирают, тем более никаких вспышек этого заболевания в Москве тогда не было. Если вспомнить какие это были годы..., то не исключался и акт насильственной смерти". Очевидно, в гибели Гаяны Анна Андреевна Ахматова серьёзно подозревала НКВД, основываясь на собственном печальном опыте.

      Пасынка А. Толстого Ф. Ф. Волькенштейна до конца жизни мучила судьба Гаяны: "...совершенно безответственное поведение отчима, который неизвестно для чего привёз Гаяну из-за границы, а затем, занятый своими личными делами, бросил её на произвол судьбы. Все жили своими жизнями. Алексей Николаевич вырвал Гаяну из её, какой бы то ни было, жизни, а затем бросил! Судьба Гаяны тяжелым камнем лежит на моём сердце".

     О соблазнах, иллюзиях и заманенности русской эмиграции во времена Советов книга ещё не написана. А было всё: вербовки, похищения, убийства...

     На тему статьи смотрите: Книга, автор Н.А. Кривошеина "Четыре трети нашей жизни", первое изд. ИМКА-Пресс, Париж, 1984 г. Второе издание, "Русский путь", Москва. В серии А. И. Солженицына "Наше недавнее". 

   Сайт: www.mere-marie.com "Жизнь, Творчество, Судьба - Мать Мария"

 http://ricolor.org/europe/frantzia/fr/rus/16/