Приговор
комсомолке:
"неактивна..."
В конце
апреля с.г.
глубокоуважаемый
И. Курляндский
(igorkurl) обратил
внимание на
новую
книгу историка
В. П. Булдакова
"Утопия, агрессия,
власть". Если
предыдущее
известное
исследование
автора, "Красная
смута", было
посвящено
периоду революции
и Гражданской
войны, то данная
книга рассматривает
послереволюционное
время, а именно
— годы НЭПа.
Разумеется,
в комплексе
— от состояния
в литературе
до обыденных
моментов…
Приводимые
в упомянутой
книге факты
сами по себе
вполне себе
мерило деградации,
которой были
окрашены все
20-е годы. Причем
такой, импульсивной
деградацией.
Чем-то с 90-ми
сравнимой или
с нынешним
временем. Но
с 90-ми — больше.
Вот
несколько
зарисовок
нравов тех лет
в комсомоле.
(Сама же концепция
книги вкратце
заключается
в том, что революция
и ГВ дали целое
ПОКОЛЕНИЕ убийц
и асоциальных
типов, которые
в более-менее
мирных условиях
чахли — и дико
жаждали крови
[и это поколение
воспроизводило
само себя]).
В
1920-е гг. публицисты
били в набат
по поводу
«распущенности»
молодежи: данные
по Ленинграду
(1929) свидетельствовали,
что до 18 лет половую
жизнь начали
77,5 % мужчин и 68% женщин,
а по части
любвеобильности
особо отличились
комсомольские
активисты.
Нормальную
половую жизнь
вели не более
60 % юношей и девушек,
остальные
практиковали
случайные
связи. Коммунистическое
студенчество
не составляло
исключения:
90 % жили активной
половой жизнью.
40 % пользовались
услугами проституток.
Один комсомольский
функционер
в 1928 г. признавался
и в раннем знакомстве
с проститутками,
и в мастурбации,
что отнюдь не
понизило порог
его нынешних
сексуальных
запросов.
Некоторые
«сигналы»
наверх впечатляют.
От комсомольской
ячейки школы
памяти Чернышевского
в Нижнем Новгороде
(группа из 37
комсомольцев)
в мае 1926 г. поступила
просьба «принять
срочные меры
к ликвидации
хулиганства
в ячейке». Здесь
по вечерам
«организовывались
попойки, парни
приставали
к девушкам».
Если «девушки
не соглашались,
их удаляли из
ячейки». Сообщали,
что «многие
девушки беременеют».
В Полтаве, судя
но письмам,
комсомольские
вожаки поступали
проще: «Отдайся,
полюби и будешь
комсомолкой».
Тех, кто не
соглашался,
исключали с
двусмысленной
формулировкой
«неактивна».
Впрочем, представительницы
прекрасного
пола также не
страдали избытком
целомудрия:
на лекции о
«вреде многоженства»
рассуждали,
что если про
многомужество
лектор ничего
не говорил,
«значит, можно».
Впрочем,
скорее всего,
большинство
тогдашней
молодежи ощущало
себя в «сексуальной
западне»: контакты
с проститутками
были чреваты
постыдными
болезнями, на
женитьбу не
было денег, а
посягательства
на девичью
честь все же
считались
предосудительными.
Разумеется,
для выхода из
«тупика» изыскивалось
идейное обоснование…
С.
Н. Смидович в
статье «О любви»
писала, что
половые взаимоотношения
«передовой»
молодежи
выстраиваются
на постулатах
мужского шовинизма:
каждый комсомолец
и рабфаковец
«может и должен
удовлетворять
свои половые
стремления»:
девушка обязана
пойти навстречу
его выбору, в
противном
случае она
«мещанка, недостойная
носить имя
комсомолки,
быть рабфаковкой,
пролетарской
студенткой».
Смидович настраивала:
девушка вправе
исходить из
аналогичных
критериев,
игнорируя
мужской выбор.
Это было похоже
на призыв к
сексуальной
революции под
комсомольским
знаменем.
Для
многих молодых
людей — особенно
деревенских,
лишенных естественных
социальных
лифтов, — комсомол
был средством
оперативного
самоутверждения
— начиная с
сексуального...
Шла
неуклонная
вульгаризация
интимной сферы
бытия. Получила
распространение
поговорка:
«Любовь начинается
идеалом, кончается
под одеялом».
Пропаганда
противозачаточных
средств не
давала должного
эффекта, аборты
стали обыденным
явлением.
В
пивной "Арбатский
подвал" со сцены
звучало: «Мальчики
и девочки едут
на курорт, а с
курорта возвращаясь,
делают аборт».
Журналисты
писали, что
студенческая
любовь нередко
распиналась
на голгофе
гинекологического
кресла, отмечались
случаи детоубийства,
девушкам-работницам
приходилось
не лучше: писали
о суицидальных
последствиях
приставаний
к «выдвиженкам»
на заводах; на
Урале в конце
1920-х гг. выросло
количество
женских самоубийств,
связанных как
с тяжелыми
условиями
работы, так и
с «посмешками»
со стороны
противоположного
пола. Кто-то
отравился,
начитавшись
Есенина, кого-то
«использовали
в половом отношении»,
кого-то за пустяк
уволили с работы.
Печать заговорила
об упадочнической
«лиге смерти»,
члены которой
уходили от
бессмысленности
жизни. Иные
юные пролетарки
мечтали только
об одном: чтобы
их «схоронили
с музыкой».
Довольно
своеобразные
представления
о нравственности
воцарились
в некоторых
молодежных
коммунах. Члены
коммуны «Роза»
Однажды вынесли
следующее
решение: «Принимая
во внимание,
что М.. сделав
аборт, ввела
коммуну в расходы
и теперь снова
ведет себя
подозрительно,
увлекаясь
головотяпами,
способными
довести ее до
вторичного
аборта, считать
ее... условно
исключенной,
но предложить
ей нравственно
себя исправить».
Морализаторство
коммунаров
было связано
с нежеланием
обременять
себя расходами
на содержание
ребенка…
Из
кн. Булдаков
В. П. "Утопия,
агрессия, власть.
Психосоциальная
динамика
постреволюционного
времени. Россия,
1920–1930 гг." М. Российская
политическая
энциклопедия
(РОССПЭН), 2012, с.
659–663.
Оригинал
взят у
nngan
в Приговор
комсомолке:
"неактивна..."
Оригинал
взят у
d_v_sokolov
в "не
активна"