Рихард Вагнер (1813-1883)

Модерн

В одной недавно присланной мне брошюре прозвучал некий "авторитетный еврейский голос", сообщивший буквально следующее:

"Новый, современный [moderne] мир должен одержать победу, поскольку он вооружен несравненно лучше, чем старый, ортодоксальный мир. Власть пера стала ныне мировой властью; без поддержки с её стороны нельзя удержаться ни в одной области, а вы, ортодоксы, этой властью совершенно не обладаете. Конечно, ваши ученые мужи пишут прекрасно и вдохновенно – но только для тех, кто им равен; а паролем [Schibboleth] нашего времени стала общедоступность. Современная журналистика и беллетристика полностью овладела либеральными умами как среди евреев, так и среди христиан. Я говорю "среди евреев" – а на деле немецкое еврейство трудится сегодня над созданием новой культуры и науки так неутомимо и энергично, что значительная часть христиан направляется, сознательно или безотчетно, именно духом современного еврейства. В наши дни нет почти ни одного журнала или другого печатного издания, которым бы не руководили, прямо или косвенно, именно евреи".

Как верно! С подобным признанием я ещё не встречался и даже ошибочно полагал, что наши еврейские сограждане неохотно выслушивают речи такого рода. Но теперь, встретив столь откровенное заявление, мы должны ответить на него столь же откровенно, уже не опасаясь, что нас поспешат освистать и высмеять за достойную всяческого презрения "юдофобию". И может быть, нам даже удастся договориться с теми, кто так трогательно заботится о нашей культуре (и чью власть мы никоим образом не ставим под сомнение), относительно некоторых основных понятий, которыми они пользуются не совсем правильно; в этом случае (если они действительно готовы к честному разговору) их "неутомимый труд" может послужить на общую пользу.

Что же такое этот "современный мир"? Если под ним не имеется в виду просто наш мир сегодня, время, в которое мы живем, или – как принято выражаться на "современном" немецком языке – "текущий момент", то в головах наших новых культуртрегеров витает, по-видимому, образ мира, которого ещё никогда не было, какого-то особенного "модернового" мира, о возможности которого никто в мире раньше не подозревал; короче, совершенно нового мира, который никак не связан с прежними мирами и потому формируется еврейством по своему желанию и усмотрению. В действительности дело обстоит скорее так: в настоящее время еврейству, которое (как национальная масса) ещё каких-то полвека назад стояло далеко в стороне от нашей культурной жизни, представляется совершенно новым и небывалым тот старый мир, в который они столь неожиданно вторглись и которым они овладевают с нарастающей силой. Другими словами, новыми являются, собственно, только они в этом старом мире; но евреи, по-видимому, всячески противятся тому, чтобы признать данный факт, и хотят поверить в то, что этот старый мир, именно благодаря их вторжению, вдруг стал каким-то девственно новым. Подобная вера представляется нам тем заблуждением, от которого евреи должны избавиться в первую очередь – если, конечно, их намерения являются действительно честными, и они стремятся оказать нам помощь в той сложной ситуации, которой они до сих пор только пользовались в своих интересах и которую сами же усугубляли. Давайте предположим в них эти честные намерения...

Итак, при ближайшем рассмотрении выясняется, что наш мир был для евреев новым, и все то, что они предпринимали, дабы устроиться в этом мире, сводилось к попытке усвоить то, чем мы давно обладали. Это касается, в первую очередь, нашего языка (ибо в данный момент было бы неделикатно говорить о наших деньгах). Мне ещё не приходилось слышать, чтобы евреи разговаривали между собою на своем родном языке; с другой стороны, меня постоянно поражал тот факт, что во всех странах Европы евреи понимают немецкий язык, но, к сожалению, говорят "по-немецки" на каком-то им одним свойственном жаргоне. Думаю, что именно это ущербное и неловкое владение немецким языком – на которое их обрек какой-то таинственный исторический рок – особенно затруднило евреям, после того, как они легальным путем вошли в немецкий мир [1], его верное понимание и действительное к нему приобщение. Французские протестанты, переселившиеся в Германию после изгнания со своей родины, уже в следующем поколении становились настоящими немцами; а, например, Шамиссо [2], который оказался в Германии ещё мальчиком, говорившим только по-французски, вырос в корифея немецкого языка и немецкой мысли. Бросается в глаза, как тяжело дается евреям нечто подобное. Есть основания думать, что они слишком поспешно стали осваивать то, что было им изначально чуждым, а незрелое знание немецкого языка (или, точнее, его подмена их собственным жаргоном) только утверждало их в этой поспешности. Здесь не место исследовать характер той фальсификации нашего языка, на которую следует возложить немалую долю вины за примесь всяческого "модерна" в нашем культурном развитии, главным образом, посредством еврейской журналистики. Следует лишь отметить (поскольку это прямо связано с темой данной статьи), что судьба немецкого языка, можно сказать, висела на волоске в течение долгого времени, и только благодаря гениальному инстинкту наших немногих мудрецов и поэтов удалось возродить его творческую самобытность, тогда как основная масса писателей, являвшихся по своей сути эпигонами, была уже склонна (в соответствии с указанными выше весьма специфическими процессами в языке и литературе) отбросить досадную серьезность своих предшественников и поспешно возвестить о своей "современности".

В ожидании будущих оригинальных творений наших новых еврейских сограждан мы обязаны, таким образом, подчеркнуть: даже и "модерн" не является их изобретением. Они только обнаружили его, как некий сорняк на ниве немецкой литературы. Мне пришлось наблюдать за ранними всходами этого пустоцвета. В то время он назывался "молодая Германия" [3]. Представители последней начали с войны против "литературной ортодоксии", под которой подразумевалась вера в наших поэтов и мыслителей минувшего столетия; сражение велось также против продолжавшего эту великую традицию романтизма (который нельзя путать с беллетристикой тех "романистов", которых "авторитетный еврейский голос" ставит рядом со славными журналистами!); те же борцы за "модерн" отправлялись в Париж, чтобы штудировать Скриба и Э. Сю [4], переводить их на гениально небрежный "немецкий язык" – а кончали обычно тем, что становились театральными директорами или сотрудниками журналов, весьма популярных среди домохозяек.

Короче, они проделали неплохую предварительную работу, и на этой основе уже было нетрудно превратить "модерн" (основательно подкреплённый, к тому же, и властью денежного мешка) в целый "модерновый мир", который оказалось возможным победоносно противопоставить "старому ортодоксальному миру".

Но вразумительно объяснить, что следует понимать под "модерном", на деле не так легко, как думают сами "модернисты" – если они не хотят признать, что под ним надо понимать нечто совершенно убогое, а для нас, немцев, и весьма опасное. Впрочем, понимать "модерн" в этом последнем смысле нам пока не хочется, ибо мы по-прежнему исходим из того, что наши еврейские сограждане желают нам всяческого добра. А если так, то не следует ли прямо признать, что они сами не ведают, о чем говорят, а точнее, пустословят? Здесь не место прослеживать историческое развитие понятия "модерн", означавшего первоначально изобразительное искусство Италии, в его отличии от произведений античности [5]; достаточно того, что мы слишком хорошо знакомы со значением "моды" как выражения национального духа Франции. Француз имеет право называть себя, с оттенком своеобразной гордости, "модернистом", потому что именно он делает моду и руководит с её помощью внешним обликом целого мира. И если евреи занимаются сегодня тем, что создают – путем "гигантского напряжения сил в союзе с либеральным христианством" – ещё одну моду, то да вознаградит их за это благодеяние по отношению к нам, несчастным рабам французской моды, Бог их еврейских прародителей! Но иногда кажется, что дело обстоит совсем иначе; ибо, несмотря на власть, которой евреи располагают, у них отсутствует всякая оригинальность, необходимая для того, чтобы творчески применить эту якобы всемогущую "власть пера". Чужими перьями можно только красоваться, как и теми пышными именами, под которыми ныне выступают (несколько неожиданно, но весьма эффектно) наши новые немецкие сограждане, тогда как мы, скромные потомки крестьян и горожан, должны и в будущем оставаться какими-то жалкими Шмидтами, Мюллерами, Веберами, Вагнерами и т.д. [6]. Впрочем, чужие имена не слишком меняют дело; но вот перьям следовало бы вырастать из собственной кожи, особенно если они служат не только для украшения, но и для письма – причем письма настолько продуманного и действенного, что с его помощью можно надеяться победить весь старый мир (что ещё никогда не удавалось попугаям). Этот старый мир (или скажем прямо: этот немецкий мир) ещё располагает своими собственными оригинальными перьями, для роста которых не нужны специальные снадобья; ведь даже наш "авторитетный голос" признаёт, что немецкие ученые пишут "прекрасно" и "вдохновенно". Можно, правда, опасаться, что и они в конце концов утратят это искусство под влиянием напористой еврейской журналистики; их слово (и молчание) и так становиться слишком "выразительным", прямо как у современных представителей "власти пера". Но все-таки "либеральному еврейству" ещё предстоит изрядно потрудиться, чтобы окончательно погубить все оригинальные качества немецкой литературы, чтобы и наши собственные перья годились лишь для игры в непонятные слова, в неверно переведённые и неуместно использованные остроты; наконец, чтобы и наши композиторы овладели замечательным искусством: сочинять музыку, не испытывая вдохновения.

Возможно, что именного тогда нам откроется оригинальность самих евреев в области немецкой духовной жизни – оригинальность, состоящая в том, что человек не понимает своих собственных слов. Впрочем, благодаря "неустанному труду либерального еврейства" на ниве образования, даже в нашем простом народе дело уже зашло так далеко, что люди, в других отношениях совсем не глупые, порою не способны выдавить из себя ни одного разумного слова и считают "понятным" только чистейший вздор.

Положа руку на сердце, надо сказать: крайне трудно ожидать чего-то доброго для нас, немцев, от победы "современного" еврейского мира. Мне приходилось, конечно, встречать отдельных одарённых людей еврейского происхождения; людей, которые в своем стремлении сблизиться с немцами действительно прилагают большие усилия к тому, чтобы понять наш язык и нашу историю. Но как раз эти евреи решительно отказываются принимать участие в завоевательных планах своих бывших единоверцев; среди таких евреев у меня есть даже достаточно близкие друзья. Однако эти немногие евреи обходят стороною всяческий "модерн", а только этот последний и встречает полное одобрение в современной журналистике и эссеистике.

Затруднительно понять и то, что может скрываться под именем "ортодоксии", о победоносной борьбе с которой возвещает "авторитетный голос" из среды "модернистов". Боюсь, что и с этим словом, столь охотно прилагаемым ныне к нашему ещё сохранившему себя духовному миру, связана путаница понятий, переходящая в прямую двусмыслицу. Если имеется в виду ортодоксальный иудаизм, то есть учение Талмуда, то, кажется, нашим еврейским согражданам можно только посоветовать отмежеваться от такой "ортодоксии"; ведь, насколько известно, именно привязанность к этому учению крайне осложняет какое-либо сотрудничество между евреями и немцами. Но подобное отмежевание, в сущности, никак не касается нашего народа (о котором так заботится либеральное еврейство); здесь евреи должны разобраться между собою, в своем кругу. С другой стороны, ортодоксальное христианство не имеет никакого отношения к представителям либерального еврейства (если только они, из чистого либерализма, не решились, в минуту слабости, принять крещение). Итак, под "ортодоксией" понимается, по-видимому, ортодоксальность немецкого духа вообще, то есть его глубокая вера в прошлое немецкой науки, искусства и философии. Но эту глубокую веру, опять-таки, нелегко понять и тем более определить. Иной верит, а иной сомневается; и без еврейства хватает здесь споров, в целом не слишком продуктивных. И у немца есть своя любовь и своя ненависть; и он способен злорадствовать, и он порою "любит чернить то, что сияет". И мы далеко не совершенны. Поэтому сегодня лучше отложить в сторону эту роковую проблему; а заодно и вопрос о той "общедоступности", которую "авторитетный еврейский голос" провозглашает паролем, или "шибболетом" нашего времени. Я тем более склонен оставить без внимания этот пассаж, что слово "шибболет" повергает меня в легкий трепет. Разбираясь в его значении, я узнал, что оно, не обладая собственным глубоким смыслом, использовалось евреями, в одном из сражений, как признак племени, которое они, с привычным для себя размахом, намеревались полностью уничтожить; а именно, немедленно убивая того, кто выговаривал букву ш как с, без шипения [7]. Короче, "шибболет" – весьма подходящий клич в борьбе за "общедоступность"; особенно среди нас, немцев, которым будет дорого стоить нехватка семитских шипящих, если либеральное еврейство возьмется за дело всерьез.

Думаю, что разумно ограничиться сказанным по поводу "модерна". Только позволю себе, исключительно для того, чтобы немного ободрить моих единомышленников, которым случится прочесть эту заметку [8], закончить её шутливым двустишьем, пришедшим мне в голову:

Пусть старое безропотно истлеет;
тот современен, кто быть верным смеет [9].

Примечания:

Статья "Модерн" [Modern] была опубликована в 1878 году в "Байрейтских листах" [Bayreuther Bla tter]; перевод выполнен по изданию: R. Wagner Gesammelte Schriften und Dichtungen – Leipzig, 1907, Bd. 10, SS. 54-60.

1. В результате реформ, проведённых государственным канцлером Пруссии Карлом Гарденбергом (1750-1822), было официально декларировано "равноправие иудеев и христиан" (закон от 11 марта 1812 г.). Впоследствии, в эпоху Священного Союза, права евреев, не перешедших в христианство, подверглись некоторым ограничениям, связанным, главным образом, с занятием высших государственных и военных должностей.

2. Адельберт фон Шамиссо (1781-1838) – немецкий писатель-романтик и ученый-естествоиспытатель. Семья Шамиссо покинула Францию в 1792 г., спасаясь от революционного террора. Наиболее известны его повесть-сказка "История Петера Шлемиля" – о губительной власти золота, а также лирические и патриотические стихотворения. Совершил кругосветное путешествие на русском бриге "Рюрик" (1815-1818); книга Шамиссо, посвященная этому путешествию, проникнута симпатией к русским морякам.

3. "Молодая Германия" – литературное течение 30-х – начала 40-х годов XIX века в Германии; возникло под влиянием "июльской революции" 1830 года во Франции, тесно примыкало к космополитической "Молодой Европе". Не выдвинув из своей среды сколь-нибудь значительных национальных писателей, "Молодая Германия" известна в истории немецкой литературы, главным образом, своей связью с Генрихом Гейне и другим евреем, журналистом Людвигом Бёрне (1786-1837); для взглядов последнего типично суждение о Гете, как о "катаракте в немецком глазу" (P. Wiegler Geschichte der deutschen Literatur – Bd. II, Berlin, 1930, S. 407).

4. Эжен Скриб (1791-1861) – французский драматург, автор известной комедии "Стакан воды"; Эжен Сю (1804-1857) – автор многотомных авантюрных опусов "Парижские тайны" и "Вечный жид".

5. Уже после смерти Вагнера понятие "модерн" стало широко использоваться в искусствоведении; первоначально – как общая характеристика направлений в европейском искусстве конца 19-го – начала 20-го века, известных под именем Jugendstil в Германии, Art Nouveau во Франции, Modern Style в Англии.

6. Автор перечисляет распространённые немецкие фамилии, говорящие о профессиональных занятиях их родоначальников (кузнец, мельник, ткач); фамилия самого Вагнера соответствует (на южно-немецком диалекте) профессии каретника (der Wagen – экипаж, карета, повозка). После вышеупомянутой "эмансипации" евреев последние стали активно менять свои исконно еврейские имена на "немецкие фамилии", для которых характерна искусственная "красивость" (Розенталь – "долина роз", Мандельштам – "миндалевое дерево" и т.д.).

7. Слово "шибболет" буквально означает "колос". Вагнер излагает ветхозаветную историю, связанную с этим словом, не совсем точно: на деле израильтяне истребили представителей неугодно им племени уже после победного для себя сражения, проверяя поток беженцев через Иордан и требуя от каждого "скажи: шибболет" (книга Судей, гл.12).

8. В оригинале Вагнер упоминает "дружественных членов патронажного общества", при поддержке которого издавались "Байрейтские листы" и осуществлялись художественные замыслы композитора.

9. Двустишие Вагнера построено на непереводимой игре слов: в немецком языке прилагательное modern ("современный" в модернистском смысле) является омонимом глагола modern – тлеть, гнить, разлагаться. Подлинно современными являются, по мысли Вагнера, только die rechte Leute – то есть верные (буквально: правые, правильные) люди, носители национальной ортодоксии (или правоверия, Rechtgla ubigkeit). 

http://nationalism.org/russamos/05-12.htm