Политическая мысль Достоевского. Германия и Россия

Особый интерес для современного политика представляют мысли Достоевского о Германии, ее исторической роли в Европе и необходимости тесного союза с Россией. Говоря об упадке Франции, он предположил появление в Европе «новой гениальной нации», способной повести за собой «западное человечество». – Писатель, несомненно, имел в виду немцев, поскольку писал не о духовном водительстве, (где, по его мнению, первенствовала Россия), но – о политической организации континента. В 1876 г., описывая свойства немецкого характера, Достоевский заметил: «Народ этот слишком многим может похвалиться в сравнении с какими бы то ни было нациями».

Это не было случайным суждением. Подводя итоги франко-прусской войны, Достоевский говорил о неизбежности новой окончательной войны с Францией:

«Германия и Франция не могут ужиться в Европе…Еще раз спор будет не на жизнь, а на смерть…Дело это едва началось...Немцы столетие терпели всякие унижения…Они ждут своевременного момента свести с лица земли Францию, чтобы уже не беспокоиться с ней вовеки». - «Этот народ победил такого врага, который почти всех всегда побеждал… Он не мог не победить вследствие образцового устройства своей бесчисленной армии и своеобразного пересоздания её на совершенно новых началах и, кроме того, имея такого предводителя во главе».

Он имел в виду канцлера Германии Бисмарка - «единственного политика в Европе, проникающего гениальным взглядом в самую глубь фактов».

Достоевский так описал вид немецкого войска в 1871 году:

«Бодрость в лицах, светлое и в то же время важное выражение взгляда! Всё это была молодежь… Удивительная военная выправка, строгий шаг, точное равнение… необыкновенная свобода, еще не виданная мной в солдате, сознательная решительность, выражавшаяся в каждом жесте… Война была народной: в солдате стоял гражданин!».

Если отвлечься от морализаторства, это описание напоминает триумфальное вступление немецких войск в Париж в 1940 г. (обстоятельства другие, но психология сторон та же).

Самостоятельное значение получила спорная мысль Достоевского, излагая в деталях которую, он добился неожиданного реалистического эффекта, создав жизнеспособную мифологическую конструкцию. – Такое сочетание кажущихся противоположными сторон какой-либо сложной идеи не раз проявлялось в истории европейской мысли. На примере франко-германских отношений Достоевский обрисовал схему глубинного конфликта в Европе, который, по его мнению, надолго определит её будущее. Это пример того, как из будто бы случайной посылки рождается убедительное толкование истории, не замыкающееся на прошлое, но уходящее в далекую перспективу.

Излагая свою идею, Достоевский придал религиозный смысл европейским событиям. Он писал (1874):

«Идеалы цивилизаций – западно-католической и германской различны вконец и несовместимы. Франко-прусская война была встречей католической и протестантской цивилизаций».

Эта политическая формулировка сознательно не укладывалась писателем в религиозные рамки:

«Задача Германии одна и прежде была, и всегда. Это её протестантство – не та единственная формула этого протестантства, которое определилось при Лютере, а всегдашнее её протестантство, всегдашний протест её против римского мира… Германский народ бился с римским миром еще во времена Арминия, затем во времена римского христианства он более чем кто-либо бился за верховную власть с новым Римом против всего, что было Римом и римской задачей, и потом против всего, что от древнего Рима перешло ко всем народам, воспринявшим от Рима его идею, его формулу и стихию, к наследникам Рима и ко всему, что составляет это наследство». «Я не религиозный протест разумею, - пояснял Достоевский, - я не останавливаюсь на временных формулах идеи древнеримской. Я беру лишь основную идею, начавшуюся еще две тысячи лет назад, и которая с тех пор не умерла, хотя постоянно перевоплощалась в разные виды и формулы. Теперь весь этот крайний западно-европейский мир (запомним эту формулу), унаследовавший римское наследство, мучится родами нового перевоплощения этой унаследованной древней идеи».

«Страшная французская революция, - углублял писатель свою мысль, - в сущности, была не более чем последним видоизменением той же древнеримской формулы всемирного единения».

Революцию конца XVIII века писатель поставил в ряд с римским католицизмом из-за её материалистического смысла, как воплощение «всеобщего уже равенства при участии всех и каждого в пользовании благами мира сего, какими бы они там ни оказались,…то есть отнюдь не средствами христианской цивилизации, и не останавливаясь ни перед чем». «Буржуазия выиграла для себя с 1789 года политическое главенство», - заключал Достоевский.

Это обобщение и вывело писателя на противопоставление «всемирной монархии», воплощенной, по его мнению, Древним Римом, - ясному германскому миру. – К этому следует добавить, что Священная Римская Империя Великой Германской Нации (962-1806), хотя и создана была немецкими императорами, но так и не реализовала их идею единого европейского мира, независимого от римского католицизма, который, по словам Достоевского, воплощал другую, искаженно-христианскую идею земного владычества Папы.

«При чем же тут все эти две тысячи лет была Германия?», - продолжал писатель. - «Характернейшая, существеннейшая черта этого великого, гордого и особого народа с самой первой минуты его появления в историческом мире состояла в том, что он никак не хотел соединиться в призвании своем и в своих началах с крайне-западным европейским миром, т.е. со всеми преемниками древнеримского призвания… Наконец, он протестовал самым могучим образом, введя новую форму протеста из самых духовных, стихийных основ германского мира: он провозгласил свободу исследования и воздвиг знамя Лютера. Разрыв был страшный и мировой, формула протеста нашлась и восполнилась, хотя всё еще отрицательная, хотя всё еще новое и положительное слово сказано не было, но этот народ всегда был убежден, что в состоянии представить его и повести за собой человечество».

Углубляясь в психологические основы немецкого характера, Достоевский нашел в нем то, чего не было у других европейских народов. Физиологически любой национальный характер связан с «кровью». Писатель прямо не говорил об этом, но неоднократное употребление им соответствующей лексики свидетельствует о том, что в германцах он видел субстрат «арийского мира» (его выражение!). Восхищение Достоевского немецкими качествами отличается по тону от описания свойств русского характера. Он не сводил все достоинства народов к православному идеалу. Иначе Достоевскому не понадобились бы немцы. Его мысль синтезировала обе ведущие нации в абсолют, одной стороной которого было русское православие, другой – европейская объединительная идея, представленная Германией.

С глубоким чувством описал Достоевский становление новой Германии:

«Лютерово протестантство отжило свое время давно, идея же свободного исследования давно уже была принята всемирной наукой. Огромный организм Германии почувствовал более чем кто-нибудь, что он не имеет…плоти и формы для своего выражения. Вот тогда-то в нем родилась настоящая потребность хотя бы сплотиться только наружно в единый стройный организм в виду новых грядущих фазисов его вечной борьбы с крайне-западным миром Европы».

«Тут явилась в крайне-западном мире «интернационалка»…международные сношения всех нищих мира сего, сходки, конгрессы, новые порядки, законы, - одним словом, положено по всей старой Европе основание новому status in statu, грядущему поглотить собой старый, владычествующий в крайне-западной Европе порядок мира сего» (буржуазного, - не германского и не русского по духу!).

«Тут гений Германии понял, что его задача прежде всякого дела, против перевоплотившегося из старой древне-католической идеи противника, закончить собственное политическое единение и, воссоздав свой политический организм, стать против своего вечного врага. Дело железом кончено, теперь предстоит его кончить духовно, существенно… Германия задумалась: «да объединился ли германский организм в одно целое, не раздроблен ли он по-прежнему, несмотря на гениальные усилия её предводителя за последние двадцать пять лет,…несмотря на франко-прусскую войну и провозглашенную после нее новую неслыханную прежде германскую империю?».

Бисмарк понимал, писал Достоевский, что

«долгая привычка к политическому разъединению скажется, когда уйдет предводитель с «железной рукой», и возродиться энергия оппозиции. Явится стремление к распадению, и именно тогда на Западе оправится от удара страшный враг». – «А тут вдобавок и самый закон природы: Германия в Европе – страна серединная: как бы она ни была сильна, с одной стороны Франция, с другой Россия…русские могут догадаться, что не они нуждаются в союзе с Германией, а Германия нуждается в союзе с Россией; мало того: что зависимость от союза с Россией – роковое предназначение Германии, с франко-прусской войны особенно».

Таким образом, Достоевский объединил интересы Германии и России в перспективах идеологической и культурной консолидации Европы.

Его прогнозы отличались точностью в деталях. Так, в январе 1881г. он предсказал неизбежность воссоединения Австрии с Германией (аншлюс 1938 г. – памятная веха в австрийской истории). Затем Достоевский предрек: «Бисмарк, заручившись итальянским союзом, пожелает раздавить папское начало в мире… Не католическую веру он гнал, а римское начало этой веры». - (Придет время, и другой канцлер Германии вместе с главой Италии поведет борьбу с этим «перевоплощением римской идеи»). К сожалению, глубокий анализ европейского мира Достоевский свел к благородной, но далекой от реальной политики идее «всемирного единения во Христе» во главе с Россией. - Папа хочет возродить всемирную монархию во главе с собой, и этому необходимо противостоять, убеждал писатель, не задумываясь о других возможностях. - Но то, что Священная Римская империя во главе с Германией не достигла тесного сближения составлявших её государств, - не должно быть причиной отказа от этой великой европейской идей. Континентальный союз России с возрожденной Германией в удобный момент может дать новые стимулы для её реализации в иной форме.

В 1877г. Достоевский писал о мировой борьбе трех идей: католической, протестантско-германской и славянской, сводя европейскую перспективу к противоборству внутри христианства. Но когда писатель отвлекался от религиозного морализаторства, в его голосе звучала другая твердая нота:

«Мы нужны Германии…не для минутного политического союза, а навечно. Идея воссоединенной Германии широка, величава и смотрит вглубь веков. Что Германии делить с нами? Объект её - всё западное человечество. Она себе предназначила западный мир Европы, провести в нем свое начало вместо римских и романских начал и впредь стать предводительницей его, а России она оставляет Восток. Два великих народа предназначены изменить лик мира сего».

(Эта идея близка геополитическим конструкциям первой трети XX века – Ван ден Брука, Хаусхофера, К. Шмитта…). «Дружба России с Германией нелицемерна и тверда, и будет укрепляться, чем дальше, тем больше, распространяясь постепенно в народном сознании обеих наций», - предположил Достоевский.

Князь Мещерский, относившийся к Германии с более спокойным чувством, в «Воспоминаниях» цитировал русского министра иностранных дел Гирса, передавшего князю содержание своей беседы с Бисмарком в конце 80-х годов. «Железный канцлер» сказал тогда: «Я думаю, как бы сделать славянскую Австрию и немецкую Россию». Бисмарк, конечно, не имел в виду завоевание. Это было признанием необходимости тесной связи с Россией. Он предостерегал европейские державы от нападения на славянского колосса, говоря, что Россия может быть разрушена только внутренними силами (!). В свою очередь, Мещерский назвал пропагандируемый Францией франко-русский союз для реванша за 1871 год «монструозной нелепостью» и «разрушением нашей вековой традиции добрых отношений с Германией», приведя слова Вильгельма I¸ сказанные перед смертью внуку – будущему императору Вильгельму II: «Люби и уважай императора Александра (III), нам лучше будет от добрых отношений с Россией». «Из королей прусских он всех более и честней любил русских царей и Россию», - писал князь.

И.З. Бестужев

http://www.zlev.ru/135/135_54.htm