Запрещенное
письмо Александра
Куприна Ф.Д.Батюшкову
от 18 марта 1909 года
«Твёрже,
чем в мой завтрашний
день, верю в
великое
мировое
загадочное
предначертание
моей страны
и
в числе её
милых, глупых,
грубых, святых
и цельных черт
-
горячо люблю
её безграничную
христианскую
душу.
Но я
хочу, чтобы
евреи были
изъяты
из её
материнских
забот».
А
Куприн
18
марта 1909 года
русский писатель
Александр
Куприн
(1870 – 1938) послал
из Житомира
письмо Ф.
Д. Батюшкову.
О существовании
этого письма
и его содержания
в течение 80 лет
знали лишь
десятки или
сотни русских
интеллигентов.
Из-за страха
перед жидами
Куприн сам при
своей жизни
запретил это
письмо распространять,
а после смерти
Куприна в 1938 году
уже жидокоммунисты
тоже, естественно,
не разрешали
публиковать
это письмо.
Русские люди
об этом письме
ничего не должны
знать. Лишь с
1989 года русские
энтузиасты-националисты
стали распространять
это письмо без
оглядки на
власть. В 1991 году
это письмо было
опубликовано
в № 9 журнала
«Наш Современник».
Затем это письмо
опубликовали
ещё несколько
русских националистических
газет. А в 1998 году
это письмо даже
опубликовал
в № 44 своей
коммунистической
газеты «Дуэль»
её редактор
Ю. Мухин.
Письмо
Батюшкову
Куприн написал
в ответ на вопли
жидов против
русского писателя
Чирикова, который,
по выражению
Куприна, даже
«не куснул,
а лишь немного
«послюнявил»
одного бездарного
жидовского
писателя.
Тогда почти
никто из русских
писателей и
критиков не
выступил открыто
за русского
писателя Чирикова
и против очередной
жидовской
наглости, да
и сам Чириков
скоро трусливо
стушевался
.
Сам Куприн
тоже побоялся
открыто «куснуть»
жидов, он «куснул»
их только в
своём воображении,
80 лет они этот
укус не чувствовали.
Лишь после 1989
года Куприн
стал кусать
жидов из гроба,
но он был уже
вне опасности,
жиды не могли
и не могут привлечь
его к уголовной
ответственности
по статье 282 «за
разжигание
межнациональной
ненависти».
Александр
Куприн писал
Ф. Д. Батюшкову:
«Все мы, лучшие
люди России
(себя я к ним
причисляю в
самом-самом
хвосте), давно
уже бежим под
хлыстом еврейского
галдежа, еврейской
истеричности,
еврейской
повышенной
чувствительности,
еврейской
страсти господствовать,
еврейской
многовековой
спайки, которая
делает этот
избранный народ
столь же страшным
и сильным, как
стая оводов,
способных убить
в болоте лошадь.
Ужасно то, что
все мы сознаём
это, но во сто
раз ужасней
то, что мы об
этом только
шепчемся в
самой интимной
компании на
ушко, а вслух
сказать никогда
не решимся.
Можно иносказательно
обругать царя
и даже Бога, а
попробуйте-ка
еврея!?
Ого-го!
Какой вопль
и визг поднимется
среди этих
фармацевтов,
зубных врачей,
адвокатов,
докторов, и
особенно громко,
среди русских
писателей, ибо,
как сказал один
очень недурной
беллетрист,
Куприн: каждый
еврей родится
на свет божий
с предначертанной
миссией стать
русским писателем.
Я
помню, что ты
в Даниловском
возмущался,
когда я, дразнясь,
звал евреев
ЖИДАМИ. Я знаю,
что Ты – самый
корректный,
нежный, правдивый
и щедрый человек
во всём мире
- Ты всегда далёк
от мотивов
боязни, или
рекламы, или
сделки. Ты защищал
их интересы
и негодовал
совершенно
искренне. И уж
если Ты рассердился
на эту банду
литературной
сволочи – стало
быть, охалпели
они от наглости.
И
так же, как Ты
и я, думают, но
не смеют об
этом сказать,
сотни людей».
«Твёрже,
чем в мой завтрашний
день, верю в
великое мировое
загадочное
предначертание
моей страны
и в числе её
милых, глупых,
грубых, святых
и цельных черт
- горячо люблю
её безграничную
христианскую
душу. Но я хочу,
чтобы евреи
были изъяты
из её материнских
забот».
«Один
парикмахер
стриг господина
и вдруг, обкорнав
ему полголовы,
сказал «извините»,
побежал в угол
мастерской
и стал ссать
на обои, и, когда
его клиент
окоченел от
изумления,
фигаро спокойно
объяснил: «Ничего-с.
Всё равно завтра
переезжаем-с».
Таким цирюльником
во всех веках
и во всех народах
был ЖИД с его
грядущим Сионом,
за которым он
всегда бежал,
бежит и будет
бежать, как
голодная кляча
за клочком
сена, повешенным
впереди её
оглобель».
«Если
мы все люди –
хозяева земли,
то еврей - всегдашний
гость».
«И
оттого-то вечный
странник, –
еврей, таким
глубоким, но
почти бессознательным,
привитым 5000-летней
наследственностью,
стихийным
кровным презрением
презирает всё
наше, земное.
Оттого-то он
так грязен
физически,
оттого во всём
творческом
у него работа
второго сорта,
оттого он опустошает
так зверски
леса, оттого
он равнодушен
к природе, истории,
чужому языку.
Оттого-то, в
своём странническом
равнодушии
к судьбам чужих
народов, еврей
так часто бывает
сводником,
торговцем живым
товаром, вором,
обманщиком,
провокатором,
шпионом, оставаясь
честным и чистым
евреем».
Бедный
русский писатель
Куприн уже
готов согласиться
на жидовскую
экспансию во
всех сферах
жизни и не проявлять
«никакого
русского
национализма».
«Но
есть одна –
только одна
область, в которой
простителен
самый узкий
национализм.
Эта область
родного языка
и литературы.
А именно к ней
еврей - вообще
легко ко всему
приспосабливающийся
- относится с
величайшей
небрежностью.
Кто
станет спорить
об этом?
Ведь
никто, как они,
внесли и вносят
в прелестный
русский язык
сотни немецких,
французских,
польских,
торгово-условных,
телеграфно-сокращённых,
нелепых и противных
слов. Они создали
теперешнюю
ужасную по
языку нелегальную
литературу
и социал-демократическую
брошюрятину.
Они внесли
припадочную
истеричность
и пристрастность
в критику и
рецензию. Они
же, начиная со
«свистуна»
(словечко Льва
Толстого) М.
Нордау, и кончая
засранным
Оскаром Норвежским,
полезли в постель,
в нужник, в столовую
и в ванную к
писателям.
Мало
ли чего они ещё
не наделали
с русским словом.
И наделали, и
делают не со
зла, и не нарочно,
а из тех же
естественных
глубоких свойств
своей племенной
души – презрения,
небрежности,
торопливости»
(Куприн не понимал,
что многие
изменения в
русском языке
жиды делали
и сознательно).
«Ради
Бога, избранный
народ! Идите
в генералы,
инженеры, учёные,
доктора, адвокаты
– куда хотите!
Но не трогайте
нашего языка,
который вам
чужд, и который
даже от нас,
вскормленных
им, требует
теперь самого
нежного, самого
бережного и
любовного
отношения. А
вы впопыхах
его нам вывихнули
и даже сами
этого не заметили,
стремясь в свой
Сион. Вы его
обоссали, потому
что вечно переезжаете
на другую квартиру,
и у вас нет ни
времени, ни
охоты, ни уважения
для того, чтобы
поправить свою
ошибку.
И так,
именно так,
думаем в душе
все мы - не истинно,
а - просто русские
люди. Но никто
не решился и
не решится
сказать громко
об этом… Не
одна трусость
перед ЖИДОВСКИМ
ГАЛДЕНИЕМ и
перед ЖИДОВСКИМ
МЩЕНИЕМ (сейчас
же попадёшь
в провокаторы!)
останавливает
нас, но также
боязнь сыграть
в руку правительству».
«Мысль
Чирикова ясна
и верна, но как
неглубока и
несмела! Оттого
она попала в
лужу мелких,
личных счётов,
вместо того,
чтобы зажечься
большим и страстным
огнём. И ПРОНИЦАТЕЛЬНЫЕ
ЖИДЫ мгновенно
поняли это и
заключили
Чирикова в
банку авторской
зависти, и Чирикову
оттуда не
выбраться.
Они
сделали врага
смешным. А
произошло это
именно оттого,
что Чириков
не укусил, а
послюнил. И
мне очень жаль,
что так неудачно
и жалко вышло.
Сам Чириков
талантливее
всех их евреев
вместе: Аша,
Волынского,
Дымова, А. Фёдорова,
Ашкенази и
Шолом-Алейхема,
- потому что
иногда от него
пахнет и землёй,
и травой, а от
них всего лишь
ЖИДОМ. А он и
себя посадил,
и дал случай
ЖИДАМ лишний
раз заявить,
что каждый из
них не только
знаток русской
литературы
и русской критики,
но и русский
писатель, но
что нам об их
литературе
нельзя и судить».
«Эх!
Писали бы вы,
паразиты, на
своём говённом
жаргоне и читали
бы сами себе
вслух свои
вопли. И оставили
бы совсем-совсем
русскую литературу.
А то они привязались
к русской литературе,
как иногда к
широкому, умному,
щедрому, нежному
душой, но чересчур
мягкосердечному
человеку привяжется
старая, истеричная,
припадочная
блядь, найденная
на улице, но по
привычке ставшая
его любовницей.
И держится она
около него
воплями, угрозами
скандала, угрозой
отравиться,
клеветой, шантажом,
анонимными
письмами, а
главное - жалким
зрелищем своей
болезни, старости
и изношенности.
И самое верное
средство – это
дать ей однажды
ногой по заднице
и выбросить
за дверь в
горизонтальном
положении».
(Копия
письма Куприна
Ф. Д. Батюшкову
от 18 марта 1909 года
хранится в
Отделе рукописей
Института
русской литературы
(Пушкинский
дом) АН РСФСР.
ФОНД 20, ед. хран.
15, 125. ХСб 1).
Взято
у rjssianin