Выдача казаков в Лиенце

Мария Емельяновна Платонова, урожденная Фетисова - один из немногих свидетелей, непосредственно переживших трагедию Лиенца. Она со своей матерью Ангелиной Исакиевной запечатлены художником Сергеем Григорьевичем Корольковым и на картине “Выдача казаков в Лиенце”.
В свое время М.Е. Платонова ездила в Англию на суд в защиту нашего историка Н.Д.Толстого. Ее воспоминания впервые были напечатаны в подготовленном к 50-летию Лиенца номере монреальского “Казачьего вестника”.

* * * * *

Весну 1945 года мама и я встретили в Северной Италии, куда мы прибыли с казачьими семьями из Берлина, из сборочного пункта, - сюда направлялись немецким командованием все казаки, находившиеся в Германии на работе.

Мама и я с 1943 года находились в остовском лагере Штаргарда-Померании. Получив приказ, комендант лагеря помог нам выехать в Берлин. Здесь, к великому нашему удивлению и радости, мы встретили моего дядю, П.Е. Фетисова, который во время революции отступил из России с Белой армией и жил в Югославии в Белграде.

..Приближался конец войны, немецкие войска покидали Италию. В Толмеццо, в Казачьем стане было решено вывести казаков и их семьи через Альпы в Австрию. Старики, дети и слабые передвигались на телегах, кто верхом на лошади, а большинство, в том числе и я, пешком. Переход был трудным и опасным: дорога узкая, с одной стороны скалы, с другой - пропасть: небольшая неосторожность, и можно свалиться, особенно когда дошли до верхушки гор, а дорога была покрыта снегом и льдом. Но, с Божьей помощью, весь обоз благополучно спустился в долину Австрии. Здесь мы услышали, что война окончена и мы находимся в Английской зоне. Мы были в радужном настроении, благодарили судьбу, что оказались в руках самой цивилизованной страны - Англии, а не у титовских партизан или Красной Армии. По дороге к нам все время присоединялись толпы людей. Так добрались мы до окрестностей небольшого городка Лиенца.

Неподалеку от города был лагерь Пеггец, состоящий из большого количества бараков немецкой армии. Большинство из нас разместилось в бараках, многие построили палатки в поле за лагерем, недалеко от места, которое было загорожено для казачьих лошадей. Пережив ужасы войны, мы были полны уверенности, что всё страшное миновало и нас ожидает светлое будущее. Этому способствовала и дивная, весенняя природа Тироля, когда изумрудная трава покрывается чудесными красками полевых цветов, кустарники стоят, как белые невесты, а величавые Альпы, покрытые сверкающими на солнце снеговыми шапками, упираются в безоблачную синь. Мы были благодарны английскому командованию, которое заботилось о нас: снабжало продуктами, медикаментами и всем необходимым для повседневной жизни.

В должности связного офицера между казаками и английским командованием был высокий, рыжеволосый молодой офицер - майор Расти Дэвис. Переводчиком у него был личный адъютант генерала Доманова капитан Бутлеров, с которым майор Дэвис часто посещал лагерь. Окружив его, все старались узнать что будет с нами и как долго мы останемся в Пеггеце. С английской вежливостью и улыбкой тот старался заверить нас, что всё страшное позади и теперь нам нечего беспокоиться, так как английское командование приложит все усилия, чтобы обеспечить нам светлое будущее. Приходил майор всегда с шоколадками и дети, завидев его, бежали к нему с протянутыми ручонками. Раздав сладости, он ласково гладил их по головкам...

Дни шли за днями, более подозрительные казаки предполагали что-то нехорошее, но большинство не теряло оптимизма. Подходил конец мая, шли какие-то разговоры о предстоящей конференции, на которую приглашаются все казачьи офицеры. Наконец, настало 28 мая - день, который войдёт в историю казачества как день величайшей трагедии. У англичан есть слово “джентельмен”, в котором сочетаются понятия чести, чувства долга, благородства - все самые высокие, лучшие качества человека. И вот слово английского офицера было дано ничего не подозревающим русским офицерам, с заверениями, что конференция продлится несколько часов и к вечеру все вернутся в лагерь. Никто не мог предполагать вероломства, на какое предательство и подлость способно английское командование!..

С утра начали прибывать грузовики, началась отправка офицеров. Семьи стояли группами, прощались со слезами на глазах и с тоской смотрели вслед машинам. Мама и я искали глазами дядю Петю. Быстро подойдя к нам, он начал прощаться. Никогда не видела я его таким интересным, как тогда - в парадной форме полковника императорской России. Почему-то защемило сердце, и я, чуть не плача, спросила: неужели надо обязательно ехать на какую-то конференцию? И почему всем офицерам, не проще ли послать делегацию из более важных? Улыбнувшись, дядя сказал, что англичане приказали одеть парадные формы всем офицерам, что английский офицер дал слово чести, что к вечеру они все вернутся в лагерь. Поцеловав маму и меня, он быстро пошел к ожидающим грузовикам. Наполненные машины умчались, обдав пылью стоящих группами и плачущих женщин.

Не забуду никогда взволнованное лицо мальчика лет 14-15-ти, сына доктора Симоненко, умоляюще смотрящего на меня и со слезами в глазах просящего совета. Его отец уехал рано утром с первым транспортом, приказав сыну остаться и ждать его возвращения. Оставшись без отца (мать погибла еще в начале войны), мальчик был в отчаянии и никак не мог решить, что ему делать. Зная, как тяжело быть одному, да ещё в его возрасте, я сказала, что ему лучше соединиться с отцом. Радостно улыбнувшись, он помчался к последнему уходящему грузовику, взобрался на него и уехал. Прошло столько лет, а я всё ещё сожалею, что дала ему такой совет. Остался ли он жив и встретился ли с отцом, один Бог знает!

Уехали последние грузовики, настала какая-то зловещая тишина. Было какое-то предчувствие страшного, непоправимого. Надвигались сумерки, теплившаяся маленькая надежда, что офицеры вернутся, постепенно исчезала. Женщины и дети, расставшиеся с мужьями, отцами и сыновьями, чувствовали себя осиротелыми и беззащитными. Ночь была мучительной, никто не сомкнул глаз, все ждали рассвета, чтобы увидеть Дэвиса и получить от него ответ. Утром наконец-то он появился с девушкой-переводчицей и сообщил, что офицеры не вернутся и что мы все должны приготовиться к возвращению на Родину, независимо от того, хотим или нет.

Когда во время войны сыпались бомбы, они и то воздушной тревогой и своим пронзительным свистом подготовляли человека к надвигающейся катастрофе. А здесь, в солнечное, весеннее утро, слова Дэвиса прозвучали, как гром среди чистого неба. С застывшими от ужаса глазами люди окаменели и стояли, как в столбняке. Мозг отказывался воспринять и понять случившееся, а также добровольно согласиться на возвращение в руки злейшего врага казачества, антихриста Сталина. Ни слезы, ни мольбы не подействовали на Дэвиса, он только взволнованным голосом убеждал нас не сопротивляться, так как иначе будет применена сила и нас всё равно заставят вернуться на Родину. Дэвис убеждал, что он получил приказ от высшего командования и, как британский офицер, должен исполнить его. Но все уговоры и просьбы имели только один ответ: лучше мгновенная смерть на австрийской земле, чем мучительная смерть в застенках НКВД или советской каторге.

Чёрные флаги были развешаны на всех бараках лагеря и на столбах по дороге к лагерю. Казаки объявили голодовку. Англичане привозили продукты, но никто не помогал разгружать и продукты сбрасывались на землю, посреди площади. Я ясно помню большую кучу, нагромождённую в виде пирамиды из консервных банок, галет, хлеба, а посреди воткнутый чёрный флаг и плакат со словами: “Лучше смерть здесь, чем возвращение в СССР”.

До сознания всё ещё не доходило, что нас могут насильно заставить возвратиться в СССР. Мне казалось - если англичане увидят, что мы действительно не хотим возвращаться, нас оставят в покое и решат нашу судьбу иначе.

В тоскливом ожидании и страхе прошли 29 и 30 мая. 31-го майор Дэвис сообщил, чтобы мы были готовы к транспорту утром 1-го июня. Оставалась только надежда на молитву и Божью помощь. Посреди площади был построен деревянный помост с походным алтарем и большим крестом, над ними - чёрный флаг. Было решено, что рано утром 1-го июня мы все соберемся на площади и с духовенством будем усердно молиться, прося Божьей помощи и защиты.

С рассветом начали выходить из бараков и собираться на площади. Взяв портфель с документами, мама и я присоединились к огромной толпе людей, в большинстве женщин, стариков и детей. Вышло духовенство, неся иконы, хоругви и чёрные траурные флаги. Тысячная толпа окружила алтарь. Молодые мужчины, юноши и мальчики, крепко взявшись за руки, окружили кольцом молящихся, стараясь своими телами защитить слабых, детей и стариков. Во всём происходящем было что-то жуткое, нереальное. Молитвенное пение Литургии разносилось по долине. Люди, тесно прижавшись, с замиранием сердца ожидали, что будет. Ждать пришлось недолго: в ворота лагеря въехали открытые 3-х тонные. грузовики и остановились вплотную к толпе. Выйдя из машины, Дэвис объявил, что нужно начать погрузку. Я всё ещё не верила, что будет применена сила. На все уговоры Дэвиса толпа только теснее жалась друг к другу.

Что произошло дальше, даже самая страшная фантазия не сможет вообразить. Солдаты выстроились шеренгой, по команде примкнули штыки к винтовкам и вооружились дубинками. Подойдя вплотную, старались вытащить отчаянно сопротивляющуюся жертву и втолкнуть её в грузовик. Но люди выскакивали из грузовика и снова бежали в толпу. Солдаты начали терять терпение и то, что случилось дальше, не поддается никакому описанию.

Пережив войну, испытав много ужасов, пробыв в остовском лагере, я не могла никогда вообразить, насколько человек может быть жестоким и бессердечным по отношению к другому человеку. Как завороженная, я смотрела, как передо мной стоящего юношу солдат с огромной силой ударил дубинкой по вытянутой руке. Раздался стон, и рука, перебитая между локтем и кистью, повисла, заливая кровью рукав. Рядом стоял мальчик лет 12-ти; удар дубинкой попал ему на большой палец, и он смотрел, как кровь капельками стекала на пыль с висящего на тоненьком кусочке кожи пальчика. Лицо его не выражало никакой боли, а только удивление.

Но никакую физическую боль нельзя сравнить с болью душевной, глумлению над старостью и достоинством человека. Наискось, недалеко от меня я увидела стоящего на коленях перед двумя солдатами старика. Голова его была совершенно лысая; обхватив руками запыленные ботинки солдата, он тихим голосом жалобно просил не отправлять его. Не веря своим глазам, я смотрела как солдаты методически начали наносить удары дубинками по голове несчастного. Старичок тихо плакал, слезы, смешавшись с кровью, струились по его лицу. Что меня поразило: лица солдат не выражали никаких эмоций, не было ни злости, ни ненависти, а только исполнение данного приказа во чтобы-то ни стало. Вскоре старичок потерял сознание, был схвачен за руки, за ноги и, как мешок с зерном, брошен в грузовик.

Толпа обезумевших от ужаса людей теснее прижималась друг к другу. Раздавались истерические крики, стоны, детский плач, стоял неимоверный гул. Толпа колыхалась из стороны в сторону. Чтобы избежать солдатских дубинок, люди начали пятиться назад, давя друг друга. Чувство самосохранения побороло все другие чувства, каждый думал, как бы спастись и избегнуть участи быть брошенным в стоящий грузовик. Судорожно схватив маму за руку, я старалась как-то вырваться из толпы, чтобы не быть раздавленной. Вдруг раздался душераздирающий крик молодой женщины, стоящей за моей спиной с младенцем. Приложив все усилия, я старалась повернуться к ней лицом и увидеть что случилось. Прелестный младенец с розовыми щёчками и небесно-голубыми глазками, которого я несколько минут назад видела смеющимся, радостно смотрящим в чистое, синее небо, бездыханным, с поникшей головкой, выдавленными глазками и язычком, лежал в руках несчастной матери, как раздавленный полевой цветочек.

Почти теряя сознание, все ещё не веря, что это действительность, а не какой-то кошмарный сон, я услышала треск ломающего деревянного забора. Держа маму за руку, с толпой побежала в направлении пролома. Казалось, нас несла толпа, а не сами мы двигались. Последнее, что врезалось в память - это бегущие по всем направлениям люди, сломанный помост с алтарем, разбросанные хоругви, иконы и, что самое ужасное, солдат, бьющий крестом по голове.

Через рухнувший забор мы выбежали на поляну за пределами лагеря. Произошло что-то странное: обезумевшие люди, как по команде, попадали на колени, а потом просто сели на траву. Было что-то неестественное: гул тысячной толпы, шум моторов, выстрелы из винтовок и крики команды англичан, вдруг сменились смертельной тишиной. Слышались только тихие слова молитвы и издалека доносился звон колоколов церквей Лиенца.

Прямо перед нами проходила железная дорога и можно было видеть подогнанные товарные вагоны, к которым грузовики подвозили казаков для погрузки. Присмотревшись, я увидела за поляной в кустарниках несколько танков и возле них группу английских солдат с пулемётами. Пронзила мысль, что, когда эшелон отойдёт, то грузовики вернутся и мы все будем отправлены со следующим транспортом. Наклонившись к маме, я прошептала, что нам нужно немедленно уйти с этого места. Медленно, ползком мы начали передвигаться к железной дороге. На полпути мама и я встали, немного npoшли, а потом быстро побежали. Раздались крики, прозвучало несколько выстрелов, но, успев добежать до оврага, мы скатились вниз и притаились в высокой траве. Пролежав некоторое время и не слыша выстрелов, мы переползли рельсы, скатились снова в овраг с другой стороны и, пролежав еще некоторое время, скрываясь в траве, добрались до ближайших кустарников. За всё это время мама не произнесла ни одного слова и теперь, глядя на меня, только сказала, что живой она не дастся в руки англичан, чтобы быть отправленной в руки НКВД. Просидев год в тюрьме в 1933 году, она знает, что её там ожидает. Мой отец, офицер белой армии, в это же время был расстрелян, а бабушка, отсидев 11 месяцев, с мамой умирающими были каким-то чудом освобождены. В полном изнеможении, все ещё полностью не осознав случившегося, мы твердо решили живыми не даться в руки англичан, а принять таблетки морфия, которые всегда имели при себе. Скрываясь в кустах и прислушиваясь к каждому шороху, мы добрались до небольшой рощи и присели. Так, с замирающим сердцем, прикрывшись наломанными ветками, прижавшись друг к другу в забытьи, мы провели ночь. Наступил рассвет, светлые лучи солнца пробежали по роще, природа оживилась, а с этим появилась и тревога: что же делать?

Вдруг послышались шаги, из соседних кустов вышел человек и направился к нам. В его широко раскрытых голубых глазах застыл ужас затравленного зверя, вся рубашка была изорвана в клочья и залита кровью, которая засохла и превратилась в коричневую кору. Вся грудь также была покрыта засохшей кровью, волосы на голове сбились, превратились в окровавленную шапку. У корней волос, на лбу возле виска зияла огромная пульсирующая рана. Присмотревшись, я вдруг в нём узнала молодого, с кудрявыми золотистыми волосами весельчака и балагура Женю Флорова, который всех в лагере развлекал по вечерам своим прекрасным пением.

Медленным, прерывающимся голосом рассказал, как несколько английских солдат вытащили его из толпы и начали толкать к грузовику. Отчаянно отбиваясь, он старался убежать, его снова хватали, рвали рубашку и били дубинками. Подтащив его к грузовику, один озверевший солдат с огромной силой ударил прикладом винтовки по голове. Обессиленного, избитого, теряющего сознание, его вбросили в грузовик - но, к счастью, возле самого борта машины. Грузовики, наполненные несчастными людьми, охраняемые солдатами, быстро помчались по направлению эшелонов для погрузки. Немного придя в себя, ухватившись руками за борт и, напрягая все силы при повороте, когда ход машины замедлился, Женя быстрым рывком выбросился на дорогу и покатился в высокую траву, где и замер. Прозвучало несколько пулемётных очередей в сторону травы, но машины не останавливаясь, помчались дальше. Пролежав в траве до самого вечера, Женя кое-как добрался до рощи и спрятался в кустарниках. На рассвете, услышав голоса, он подошёл к нам. Зияющая рана на голове слегка кровоточила и я, взяв мамину косынку, постаралась как можно туже сделать перевязку. Женя сказал, что недалеко у подножия гор должен быть медицинский казачий пункт, но что он боится туда идти и, скорее всего, уйдёт в горы, где будет прятаться в густом лесу. Попрощавшись, он скрылся в кустах.

Выйдя из рощи на открытую поляну, мы увидели у подножия гор большой фермерский дом, который был отдан английским командованием казакам и временно превращён в госпиталь. Никого не встретив на пути, мы подошли к нему. Осмотревшись и услышав голоса, доносившиеся из рядом стоящего дома, я вошла внутрь. Английский солдат охранял комнату, дверь была полуоткрыта. Заглянув, я увидела двух пожилых врачей (В.П.Косинову и М.Ю.Шульца) и двух медицинских сестёр, которые должны были сопровождать отходящие эшелоны с казаками для передачи советским властям. Жутко вспомнить плачущее лицо доктора Шульца и окаменелые лица доктора Косиновой и сестёр. С тяжелым чувством неминуемой опасности я вошла в госпиталь.

В прихожей на кровати в предсмертной агонии лежала молодая женщина. Я начала просить врача помочь умирающей, но он лишь устало махнул рукой и сказал, что пообещал женщине не спасать её. У неё осталось только одно желание - умереть. Муж её был увезен с офицерами, мать, сестра и она с двумя малолетними детьми вырвались из толпы и бросились бежать по направлению леса через мост реки Дравы. Добежав до средины моста, они увидели английских солдат, бежавших к ним с двух сторон. Видя, что спасения нет, мать, и сестра прыгнули в воду, она же, бросив в воду детей, прыгнула вслед за ними. В одно мгновение бурные волны горной реки поглотили свои жертвы. Сильная волна бросила её в сторону берега, где она одеждой зацепилась за вывороченный корень дерева. Увидев это, солдаты вытащили её - полумёртвую, захлебнувшуюся водой - и отнесли в госпиталь. Придя в себя и осознав случившееся, она приняла яд и умоляла не пытаться её спасать, а дать возможность уйти из этого мира.

С окаменелым сердцем я вышла из госпиталя и пошла по направлению к маме, которая сидела на траве у изгороди. Вдруг я услышала истерический крик пожилой женщины, которая выбежав из госпиталя, бежала за английским офицером и, хватая его за рукава и пиджак, плача, умоляла освободить её мужа доктора Шульца. Увидев меня, она вдруг остановилась и, указав на меня пальцем, начала быстро объяснять, что я тоже доктор, молодая и, конечно, более подходящая для сопровождения казаков с эшелоном, а её муж старый и более нужен в госпитале. С совершенно безразличным лицом, англичанин окинул меня холодным взглядом. Вероятно, что из всего, что он слышал, он понял только одно слово “доктор”. Вместе с ней он вошел в дом, в котором под охраной находился её муж.

Я застыла как вкопанная. Не успев полностью осознать случившееся, увидела, как из дома вышло два английских солдата с огромной немецкой овчаркой. С удивлением и каким-то недоумением посмотрев на меня, они стали рядом со мной и через некоторое время спросили - правда ли, что я доктор, на что я только смогла ответить: нет, нет, студентка, не доктор. Воцарилась какая-то гнетущая тишина, при малейшем движении моём собака вскакивала и начинала рычать. Мысли путались в голове, появилось какое-то безразличие, острая боль и обида, что меня, женщину, окружили два вооруженных солдата да ещё с собакой и следят за каждым моим движением. Пристально посмотрев на них, я старалась объяснить, что я очень боюсь собаки, бежать никуда не собираюсь, а если и побегу, то им будет очень легко пристрелить меня, так как перед нами была только открытая поляна.

С ужасом смотря на меня, один из них побледнел, другой покраснел и почти закричал: “Нет, нет! Британский солдат никогда не будет стрелять в женщину!” И, круто повернувшись, они ушли. Как в тумане, я подошла к маме и увидела её лежащей на траве в полудремотном состоянии. Заплетающимся языком она сказала, что хочет со мной попрощаться. Пронзила мысль, что своё обещание живой не даться в руки англичан она исполнила и приняла морфий. В отчаянии, схватив её за плечи, я начала её трясти и, засунув почти пол локтя руку в рот, старалась вызвать рвоту. Наконец, с рвотой на траву выпало несколько не совсем растворившихся таблеток и я побежала в госпиталь за помощью. Через несколько минут подошла молоденькая женщина-врач, Анна Афанасьевна Братякина, исследовала маму, сделала инъекцию, приказала её водить и ни в коем случае не давать заснуть. Тормоша, стараясь поднять маму на ноги, выбившись из сил, я села на траву и горько расплакалась.

Вдруг я почувствовала, что кто-то стоит за моей спиной. Обернувшись, увидела стоящих перед нами двух солдат с озабоченными лицами, старающихся узнать, что случилось. Это были английские солдаты из батальона, ничего общего не имеющего с репатриацией казаков. Поняв в чём дело, они мгновенно взяли маму под руки и начали водить по дороге. Как долго мы ходили, я не помню, мне казалось, что прошла целая вечность... Наконец, мама пришла в себя и я почувствовала, что опасность миновала. Имена солдат помню до сих пор: Джонни и Тони; если бы не они, вряд ли мы бы остались живы. Спрятав нас в своей палатке, они сказали, что они знают тропинку и мостик, который не охраняется патрулем и, когда стемнеет, они нас проведут в Лиенц, где находится сборный пункт для всех желающих вернуться на Родину людей, забранных немцами на работу из различных стран.

Наступил вечер. Осторожно прислушиваясь к каждому звуку, солдаты по узенькой тропинке через мостик довели нас до Лиенца, а затем привели к дому, о котором говорили. С глубокой благодарностью за их доброту и сострадание к нам мы попрощались. Никогда мы их больше не встречали, но всегда вспоминали в своих молитвах. Во дворе никого не было, дверь в дом была открыта, там тоже никого не было. Зашли в комнату, которая была совершенно пуста, сели в угол на пол и предались тяжелым думам. Мысли в голове путались, я старалась разобраться в случившемся рационально, понять и объяснить необъяснимое. Как это могло случиться, что те самые английские солдаты, которые приходили к нам в лагерь, улыбались, обещали помочь, с удовольствием слушали пение, восторгались джигитовкой казаков, с которыми мы подружились, вдруг оказались такими жестокими и с такой яростью набросились на толпу беззащитных людей. Как это могло случиться, что те же самые англичане, которые день тому назад были так дружелюбно настроены, вдруг с такой яростью набросились на нас, начали избивать дубинками, вырывать детей из рук несчастных матерей и так грубо бросать их в грузовики? Чем мы провинились, что заставило англичан применить такую жестокость к казакам? Ответа не могла найти и только подумала, что их, возможно чем-то напоили и они просто потеряли разум.

Ночь показалась бесконечной и тревожной. Слегка задремав к утру, вдруг услышали шум подъехавшей машины. Распахнулась дверь и в комнату вошли два английских офицера с переводчицей. Строго посмотрев на нас, спросили, кто мы такие и не казачки ли? Мама была в каком-то полусознательном состоянии, а мне всё как-то стало совершенно безразлично и я только смотрела на них и молчала. С нетерпением, они ещё раз спросили, не казачки ли мы? Не услышав ответа, через переводчицу потребовали показать какие-либо документы, из которых будет видно, что мы не казачки. Я видела, что они теряют терпение, и ничего не оставалось, как показать им какое-либо удостоверение. Открыв портфель, подала первое, что лежало сверху всех документов. По воле судьбы, это оказались остовские карточки с фотографиями. Лица офицеров смягчились, с состраданием смотря на нас, они сказали, что теперь наши мучения в немецких лагерях кончились и что нам скоро будет дана возможность вернуться на Родину. Но временно нам нужно будет подождать, так как в первую очередь английское командование должно отправить казаков, а затем будут поданы транспорты для всех желающих вернуться домой. Улыбнувшись и пожелав нам всего самого хорошего, они вышли и скоро мы услышали шум отъехавшей машины.

Поняв, что нам в этом месте оставаться нельзя, мы пошли в центр Лиенца и начали бесцельно бродить по улицам, не зная на что решиться. Уйти в горы и спрятаться в лесу -страшно, просить приюта у австрийцев тоже опасно. Измученные, голодные, к вечеру набрели на католическую церковь с церковным домом, которые были повреждены бомбёжкой и стояли заброшенными. Решили зайти внутрь и найти место переночевать. Зайдя в здание, услышали доносящиеся из темноты голоса и пошли в том направлении. Радости не было конца, когда мы увидели, что это были наши друзья из лагеря, которым также посчастливилось убежать из толпы во время побоища - Оля Липова с бабушкой и невестка доктора Косиновой Зоя с матерью и 12-летней дочерью Инной. Как-то стало легче на душе, что мы не одни. Переговорив обо всём пережитом, первый раз более спокойно заснули. Так прожили, скрываясь, несколько недель. Оля и я выходили только, чтобы узнать новости и попросить у австрийцев пищу.

Через некоторое время узнали, что насильственная оправка в Союз приостановлена. Но, уже не веря англичанам, мы постарались достать удостоверения, что являемся не советско-подданными, а старыми эмигрантами. Попав под опеку УНРА, прожили в Австрии до 1948 года и эмигрировали в Канаду...

И теперь, на закате жизни, я никак не могу понять - как Англия, давшая миру Шекспира, Байрона, Диккенса и много других, - могла совершить такое предательство, проявить такую беспримерную подлость и жестокость. Видно, даже с приходом цивилизации сущность человека не изменилась. Он остается таким-же, как в начале сотворения мира, а делится на людей с добрым сердцем и злым. Место же, где он появляется на свет, абсолютно не играет никакой роли...

М. Платонова (Фетисова). Монреаль, 1995 г.

Необходимо отметить, что после Лиенца в 1945 году, когда трагедия уже совершилась, продолжались выдачи из других лагерей и в других странах. Спустя два (!) года, в мае 1947-го, в Италии англичанами в Римини и американцами в Пизе в лагерях для бывших подсоветских граждан были проведены очередные «операции», сопровождавшиеся самоубийствами и расстрелами.