Речь
рейхсканцлера А. Гитлера в Рейхстаге — 1 сентября 1939 года
Депутаты германского Рейхстага!
В течение долгого времени мы страдали от ужасной проблемы, проблемы созданной
Версальским диктатом, которая усугублялась, пока не стала невыносимой для нас.
Данциг был — и есть германский город. Коридор был — и есть германский. Обе эти
территории по их культурному развитию принадлежат исключительно германскому
народу. Данциг был отнят у нас, Коридор был аннексирован Польшей. Как и на
других германских территориях на востоке, со всеми немецкими меньшинствами,
проживающими там, обращались всё хуже и хуже. Более чем миллион человек
немецкой крови в 1919-20 годах были отрезаны от их родины.
Как всегда, я пытался мирным путём добиться пересмотра, изменения этого
невыносимого положения. Это — ложь, когда мир говорит, что мы хотим добиться
перемен силой. За 15 лет до того, как национал-социалистическая партия пришла к
власти, была возможность мирного урегулирования проблемы. По свой собственной
инициативе я неоднократно предлагал пересмотреть эти невыносимые условия. Все
эти предложения, как вы знаете, были отклонены — предложения об ограничении
вооружений и, если необходимо, разоружении, предложения об ограничении военного
производства, предложения о запрещении некоторых видов современного вооружения.
Вы знаете о предложениях, которые я делал для восстановления германского
суверенитета над немецкими территориями. Вы знаете о моих бесконечных попытках,
которые я предпринимал для мирного урегулирования вопросов с Австрией, потом с
Судетской областью, Богемией и Моравией. Все они оказались напрасны.
Невозможно требовать, чтобы это невозможное положение было исправлено мирным
путём, и в то же время постоянно отклонять предложения о мире. Так же
невозможно говорить, что тот, кто жаждет перемен для себя, нарушает закон — ибо
Версальский диктат — не закон для нас. Нас заставили подписать его, приставив
пистолет к виску, под угрозой голода для миллионов людей. И после этого этот
документ, с нашей подписью, полученной силой, был торжественно объявлен
законом.
Таким же образом я пробовал решить проблему Данцига, Коридора, и т.д.,
предлагая мирное обсуждение проблем. То, что проблемы быть решены, ясно. Нам
также ясно, что у западных демократий нет времени и нет интереса решать эти
проблемы. Но отсутствие времени — не оправдание безразличия к нам. Более того,
это не может быть оправданием безразличия к тем. кто страдает больше всего.
В разговоре с польскими государственными деятелями я обсуждал идеи, с которыми вы
знакомы по моей последней речи в Рейхстаге. Никто не может сказать, что это
было невежливо, или, что это было недопустимое давление. Я, естественно,
сформулировал наконец германские предложения. Нет на свете ничего более
скромного и лояльного, чем эти предложения. Я хотел бы сказать всему миру, что
только я мог сделать такие предложения, потому что знал, что, делая такие
предложения, я противопоставляю себя миллионам немцев. Эти предложения были
отвергнуты. Мало того, что ответом сначала была мобилизация, но потом и
усиление террора и давления на наших соотечественников и с медленным
выдавливанием их из свободного города Данцига — экономическими, политическими,
а в последние недели — военными средствами.
Польша обрушила нападки на свободный город Данциг. Более того, Польша не была
готова уладить проблему Коридора разумным способом, с равноправным отношениям к
обеим сторонам, и она не думала о соблюдении её обязательств по отношению к
нацменьшинствам.
Я должен заявить определённо: Германия соблюдает свои обязательства;
нацменьшинства, которые проживают в Германии, не преследуются. Ни один француз
не может встать и сказать, что какой-нибудь француз, живущий в Сааре, угнетён,
замучен, или лишен своих прав. Никто не может сказать такого.
В течение четырех месяцев я молча наблюдал за событиями, хотя и не прекращал
делать предупреждения. В последние несколько дней я ужесточил эти
предупреждения. Три недели назад я проинформировал польского посла, что, если
Польша продолжит посылать Данцигу ноты в форме ультиматумов, если Польша
продолжит свои притеснения против немцев, и если польская сторона не отменит
таможенные правила, направленные на разрушение данцигской торговли, тогда Рейх
не останется праздным наблюдателем. Я не дал повода сомневаться, что те люди, которые
сравнивают Германию сегодняшнюю с Германией прежней, обманывают себя.
Была сделана попытка оправдать притеснения немцев — были требования, чтобы
немцы прекратили провокации. Я не знаю, в чём заключаются провокации со стороны
женщин и детей, если с ними самими плохо обращаются и некоторые были убиты. Я
знаю одно — никакая великая держава не может пассивно наблюдать за тем, что
происходит, длительное время.
Я сделал еще одно заключительное усилие, чтобы принять предложение о
посредничестве со стороны Британского Правительства. Они не хотят сами вступать
в переговоры, а предложили, чтобы Польша и Германия вошли в прямой контакт и
ещё раз начали переговоры.
Я должен заявить, что я согласился с этими предложениями, и я готовился к этим
переговорам, о которых вам известно. Два дня кряду я сидел со своим
правительством и ждал, сочтет ли возможным правительство Польши послать
полномочного представителя или не сочтет. Вчера вечером они не прислали нам
полномочного представителя, а вместо этого проинформировали нас через польского
посла, что всё ещё раздумывают, подходят ли для них британские предложения.
Польское Правительство также сказало, что сообщит Англии своё решение.
Депутаты, если бы Германское Правительство и его Фюрер терпеливо бы сносили
такой обращение с Германией, то заслуживали бы лишь исчезновения с политической
сцены. Однако не прав окажется тот, кто станет расценивать мою любовь к миру и
мое терпение как слабость или даже трусость. Поэтому я принял решение и вчера
вечером проинформировал британское правительство, что в этих обстоятельствах я
не вижу готовности со стороны польского правительства вести серьезные
переговоры с нами.
Эти предложения о посредничестве потерпели неудачу, потому что то время, когда
они поступили, прошла внезапная польская всеобщая мобилизация, сопровождаемая
большим количеством польских злодеяний. Они повторились прошлой ночью. Недавно
за ночь мы зафиксировали 21 пограничный инцидент, прошлой ночью было 14, из
которых 3 были весьма серьёзными. Поэтому я решил прибегнуть к языку, который в
разговоре с нами поляки употребляют в течение последних месяцев. Эта позиция
Рейха меняться не будет.
Я бы хотел, прежде всего поблагодарить Италию, которая всегда нас поддерживала.
Вы должны понять, что для ведения борьбы нам не потребуется иностранная помощь.
Мы выполним свою задачу сами. Нейтральные государства уверили нас в своём
нейтралитете, так же, как и мы гарантируем их нейтралитет с нашей стороны.
Когда государственные деятели на Западе заявляют, что это идёт вразрез их
интересам, я только могу сожалеть о таких заявлениях. Это не может ни на
мгновение смутить меня в выполнении моих обязанностей. Что более важно? Я
торжественно уверил их, и я повторяю это — мы ничего не просим от западных
государств и никогда ничего не попросим.
Я объявил, что граница между Францией и Германией — окончательна. Я
неоднократно предлагал Англии дружбу и, если необходимо, самое близкое
сотрудничество, но такие предложения не могут быть только односторонними. Они
должны найти отклик у другой стороны. У Германии нет никаких интересов на
Западе, наши интересы кончаются там, где кончается Западный Вал. Кроме того, у
нас и в будущем не будет никаких интересов на западе. Мы серьёзно и
торжественно гарантируем это и, пока другие страны соблюдают свой нейтралитет,
мы относимся к этому с уважением и ответственностью.
Я особенно счастлив, что могу сообщить вам одну вещь. Вы знаете, что у России и
Германии различные государственные доктрины. Этот вопрос единственный, который
было необходимо прояснить. Германия не собирается экспортировать свою доктрину.
Учитывая тот факт, что и у Советской России нет никаких намерений
экспортировать свою доктрину в Германию, я более не вижу ни одной причины для
противостояния между нами. Это мнение разделяют обе наши стороны. Любое
противостояние между нашими народами было бы выгодно другим. Поэтому мы решили
заключить договор, который навсегда устраняет возможность какого-либо конфликта
между нами. Это налагает на нас обязательство советоваться друг с другом при
решении некоторых европейских вопросов. Появилась возможность для
экономического сотрудничества и, прежде всего, есть уверенность, что оба
государства не будут растрачивать силы в борьбе друг с другом. Любая попытка
Запада помешать нам потерпит неудачу.
В то же время я хочу заявить, что это политическое решение имеет огромное
значение для будущего, это решение — окончательное. Россия и Германия боролись
друг против друга в Первую мировую войну. Такого не случится снова. В Москве этому
договору рады также, как и вы рады ему. Подтверждение этому — речь русского
комиссара иностранных дел, Молотова.
Я предназначен, чтобы решить (1) проблему Данцига; (2) проблему Коридора, и (3)
чтобы обеспечить изменение во взаимоотношениях между Германией и Польшей,
которая должна гарантировать мирное сосуществование. Поэтому я решил бороться,
пока существующее польское правительство не сделает этого, либо пока другое
польское правительство не будет готово сделать это. Я решил освободить
германские границы от элементов неуверенности, постоянной угрозы гражданской
войны. Я добьюсь, чтобы на восточной границе воцарился мир, такой же, как на
остальных наших границах.
Для этого я предприму необходимые меры, не противоречащие предложениям,
сделанным мною в Рейхстаге для всего мира, то есть, я не буду воевать против
женщин и детей. Я приказал, чтобы мои воздушные силы ограничились атаками на
военные цели. Если, однако, враг решит, что это даёт ему карт-бланш, чтобы
вести войну всеми средствами, то получит сокрушающий зубодробительный ответ.
Прошедшей ночью польские солдаты впервые учинили стрельбу на нашей территории.
До 5.45 утра мы отвечали огнем, теперь бомбам мы противопоставим бомбы. Кто
применяет боевые газы, пусть ждёт, что мы применим их тоже. Кто придерживается
правил гуманной войны, может рассчитывать, что мы сделаем то же самое. Я буду
продолжать борьбу против кого угодно, пока не будут обеспечены безопасность
Рейха и его права.
Прошло шесть лет, как я тружусь на благо германской обороны. Более 90
миллиардов потрачено за это время на вооружённые силы. Они теперь лучше
экипированы и несравнимы с тем, какими они были в 1914 году. Моя вера в них
непоколебима. Когда я создавал эти силы, и теперь, когда я призываю германский
народ к жертвам и, если необходимо, к самопожертвованию, я имел и имею на это
право, потому что сегодня я сам полностью готов, как и прежде, принести себя в
жертву.
Я не прошу ни от одного немца делать больше того, что я был готов все эти
четыре года сделать в любое время. Не будет никаких трудностей для немцев,
которым бы не подвергался и я. Вся моя жизнь принадлежит моему народу — более,
чем когда-либо. Отныне я — первый солдат германского Рейха. Я снова надел
форму, которая была для меня дорога и священна. Я не сниму ее до тех пор, пока
не будет одержана победа, ибо поражения я не переживу.
Если что-нибудь во время борьбы случится со мной, тогда мой первый преемник —
товарищ-по-партии Геринг; если что-нибудь случится с товарищем-по-партии
Герингом, мой следующий преемник — товарищ-по-партии Гесс. Вы будете обязаны
подчиняться им как фюрерам с такой же слепой верностью и повиновением, как мне
самому. Если что-нибудь случится с товарищем-по-партии Гессом, тогда в
соответствии с законом соберется сенат и выберет из числа членов сената
наиболее достойного, наиболее храброго преемника.
Как национал-социалист и как немецкий солдат, я вступаю в борьбу с недрогнувшим
сердцем. Вся моя жизнь — лишь бесконечная борьба во имя моего народа, его
возрождения, и во имя Германии. Был только один лозунг в этой борьбе — вера в
этот народ. Одно слово мне никогда не было знакомо — сдаться. Если кто-нибудь
считает, что нас, возможно, ожидают трудные времена, прошу его задуматься над
тем, что однажды прусский король вместе со своим до смешного малым государством
противостоял крупнейшей коалиции и в ходе всего трёх сражений в конечном счете
пришел к победе, ибо у него было верящее и сильное сердце, которое нужно и нам
сегодня. А потому я хотел бы сразу заверить весь мир: ноябрь 1918 г. в
германской истории больше не повторится никогда!
Будучи сам готов в любой момент отдать свою жизнь ее может взять кто угодно —
за мой народ и за Германию, я требую того же и от каждого другого. Ну, а тот,
кто думает, будто ему прямо или косвенно удастся воспротивиться этому
национальному долгу, должен пасть. Нам не по пути с предателями. Тем самым все
мы выражаем приверженность нашему старому принципу. Не имеет никакого значения,
выживем ли мы сами, необходимо, чтобы жил наш народ, чтобы жила Германия!
Жертвы, которые требуются от нас, не больше, чем жертвы, которые делали многие
поколения. Если мы создадим общество, связанное клятвенными узами, готовое ко
всему, решившее никогда не сдаваться, тогда наша воля будет господствовать над
любыми трудностями и лишениями. Я хочу закончить теми же словами, с которыми
начал борьбу за власть над рейхом. Тогда я сказал: "Если наша воля
настолько сильна что никакие трудности и страдания не могут сломить её, тогда
наша воля и наша Германия будут превыше всего!"