Памяти Петра Аркадьевича Столыпина

 

Сто лѣтъ назадъ 1(14) сентября 1911 года совершилось одно изъ самыхъ подлыхъ злодѣяній въ новѣйшей русской исторіи -- въ кіевскомъ городскомъ театрѣ въ присутствіи Государя Императора Николая II  еврей-террористъ Мордко Богровъ выстрѣлами изъ пистолета смертельно ранилъ Предсѣдателя Совѣта Министровъ Россійской Имперіи П.А. Столыпина, который 5(18) сентября 1911 года отъ полученныхъ раненій скончался.

Ушелъ изъ жизни человѣкъ, своими государственными дарованіями не уступавшій знаменитому Бисмарку, а по своей преданности престолу и идейной убѣжденности въ правотѣ своего дѣла и превосходившій его.  Вынужденный бороться почти въ полномъ одиночествѣ, испытывая постоянное противодѣйствіе преступныхъ словоблудовъ изъ Государственной Думы, чьё полнѣйшее политическое ничтожество вполнѣ обнаружилось въ Февралѣ 1917 года, онъ сумѣлъ не только подавить революціонный терроръ 1905-07 гг., но и вернуть русскому государству его прежнее достоинство, величіе и силу. Своей вѣрной службой Царю и Родинѣ онъ пріобрѣлъ столь лютую ненависть всѣхъ враговъ національной Россіи, что они и послѣ его смерти не могли успокоиться, выливая на покойнаго потоки самой помойной клеветы и кипя къ нему дикой злобой. Не случайно однимъ ихъ самыхъ первыхъ актовъ «великой безкровной» Февральской революціи, вынесшей на поверхность законченныхъ русофобовъ и всевозможные общественные отбросы, стало сверженіе въ мартѣ 1917 года памятника Столыпину, установленнаго въ Кіевѣ черезъ два года послѣ его кончины. Поверженному памятнику революціонеры устроили «холокостъ» -- отправили его въ мѣдеплавильную печь, чѣмъ ещё разъ доказали истинную природу своей «русской» революціи.

Величіе Столыпина какъ государственнаго дѣятеля видно уже изъ того, что до самой революціи у русскаго Царя такъ и не нашлось достойной ему замѣны на посту Предсѣдателя Совѣта Министровъ, а сравнивать Петра Аркадьевича съ послѣреволюціонными премьерами -- скоморохомъ Керенскимъ, выродкомъ Ленинымъ, уголовникомъ Сталинымъ, безмозглымъ Молотовымъ, тупорылымъ Хрущёвымъ  и прочей политической шпаной вплоть до жидёнка Гайдара и нынѣшней премьеръ-чекистской мрази и вовсе невозможно. Сама попытка такого сравненія выглядитъ самымъ настоящимъ кощунствомъ. 

Сейчасъ столѣтіе спустя послѣ смерти П.А. Столыпина совершенно очевидно, что его трагическая гибель стала одной изъ первыхъ ступенекъ на пути Россіи къ своей исторической катастрофѣ и во многомъ предопредѣлила послѣдующую русскую Голгоѳу. Однако вины самого Петра Аркадьевича въ этой катастрофѣ нѣтъ. Онъ сдѣлалъ все, что могъ, чтобы ее предотвратить, и даже больше, чѣмъ могъ.

Въ качествѣ вѣнка на могилу великаго русскаго патріота редакція «Силы и Славы» публикуетъ одно изъ лучшихъ выступленій Столыпина въ Государственной Думѣ, а также два некролога о немъ, написанныхъ Л.А Тихомировымъ и А.П. Аксаковымъ, и фрагментъ изъ книги проф. Зеньковскаго «Правда о Столыпинѣ».

 

Редакцiя

 

 

РѢЧЬ СТОЛЫПИНА,

ПРОИЗНЕСЕННАЯ ВЪ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМѢ  16 НОЯБРЯ 1907 ГОДА  ВЪ ОТВѢТЪ НА ВЫСТУПЛЕНІЕ ЧЛЕНА ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЫ В. МАКЛАКОВА

 

Господа члены Государственной думы!

Слушая раздававшiяся тутъ нареканія и обвиненія противъ правительства,  я спрашивалъ себя, долженъ ли я, глава  правительства, идти  по пути  словеснаго спора, словеснаго поединка  и давать только пищу новымъ рѣчамъ въ то время, какъ страна  съ напряженнымъ вниманіемъ  и  вымученнымъ нетерпѣніемъ ждетъ отъ насъ сѣрой повседневной  работы,  скрытый блескъ  которой можетъ  обнаружиться  только со временемъ.  И  конечно,  не  для  пустого  спора,  не  изъ  боязни  того,  что правительство назовутъ безотвѣтнымъ, такъ же,  какъ  понапрасну называли  его  въ прошлой  Думѣ «безотвѣтственнымъ»,  выступаю я  съ разъясненіемъ, но для  того, чтобы  повторно и сугубо выяснить, въ  чемъ именно правительство будетъ черпать руководящія начала своей дѣятельности, куда оно идетъ и куда ведетъ страну.

 Только то правительство имѣетъ право на существованіе,  которое обладаетъ зрѣлой  государственной  мыслью  и  твердой  государственной   волей.  Мысль правительства, опредѣленно выраженная въ  прочитанномъ мною заявленіи отъ имени правительства, несомнѣнно, затемнена послѣдующими рѣчами, вслѣдствіе этого я и  попросилъ слова.  Я обойду мимо тѣ попреки, которые тутъ  раздавались слѣва относительно акта 3 іюня. Не мнѣ, конечно, защищать право Государя спасать въ минуты  опасности ввѣренную  Ему  Богомъ  державу  (рукоплесканія въ центрѣ  и справа). Я  не  буду отвѣчать  и  на то обвиненіе, что  мы живемъ  въ какой-то восточной  деспотіи.  Мнѣ  кажется, что я уже  ясно  отъ имени  правительства указалъ,  что  строй, въ  которомъ  мы живемъ,  --  это строй  представительный, дарованный самодержавнымъ  Монархомъ и, слѣдовательно,  обязательный для всѣхъ Его вѣрноподданныхъ (рукоплесканія въ центрѣ и справа).

Но  я   не  могу,  господа,  не  остановиться  на  нареканіяхъ  третьяго характера, на обвиненіяхъ въ томъ, что правительство стремится создать въ Россіи какое-то  полицейское благополучіе,  что оно  стремится сжать  весь народъ  въ тискахъ  какого-то  произвола  и насилія.  Это не такъ. Относительно того, что говорилось  тутъ  представителемъ  Царства  Польскаго,  я скажу  впослѣдствіи. Покуда же скажу нѣсколько словъ о двухъ упрекахъ, слышанныхъ мною отъ послѣдняго оратора: о томъ, что говорилось тутъ о судебной несмѣняемости, и о томъ,  что я слышалъ о политической дѣятельности  служащихъ.  То, что сказано было относительно  несмѣняемости судей,  принято  было  тутъ  за угрозу.  Мнѣ кажется, такого характера этому придавать нельзя.  Мнѣ кажется, что для всѣхъ прибывшихъ  сюда со  всѣхъ сторонъ  Россіи ясно, что  при  теперешнемъ  кризисѣ, который  переживаетъ  Россія,  судебный  аппаратъ  --  иногда аппаратъ  слишкомъ тяжеловѣсный  для того, чтобы вести ту борьбу,  которая имѣетъ, несомнѣнно, и политическій  характеръ.  Вспомните   политическія  убійства,  которыя  такъ краснорѣчиво  были  описаны тутъ г.  Розановымъ, нарисовавшимъ  намъ  картину убійства всѣхъ свидѣтелей до послѣдняго, до шестилѣтней дѣвочки включительно, для  того,  чтобы  у  суда  не  было  никакого  элемента  для  вынесенія обвинительнаго приговора. Нечего говорить о томъ, что судъ дѣйствительно можетъ находиться и самъ подъ  вліяніемъ угрозъ, и при  политическомъ хаосѣ,  гипнозѣ онъ можетъ иногда дѣйствовать и несвободно.

Не съ угрозой, господа, не съ угрозой  мы шли сюда, а съ открытымъ забраломъ заявили, что  въ  тѣхъ  случаяхъ, когда  на  мѣстахъ стоятъ  люди  не  достаточно твердые, когда дѣло  идетъ о  спасеніи родины, тогда  приходится прибѣгать  къ такимъ мѣрамъ,  которыя не входятъ въ  обиходъ жизни нормальной. Я упомянулъ тогда объ одной изъ передовыхъ  странъ  --  страна  эта Франція, --  гдѣ несмѣняемость судей  была временно пріостановлена, -- этому  насъ  учитъ  исторія, вѣдь  это фактъ. Тутъ говорили о политической дѣятельности служащихъ, говорили о томъ, что нужна безпартійность, что нельзя вносить партійность въ  эту дѣятельность.  Я скажу,  что  правительство,  сильное правительство  должно  на  мѣстахъ имѣть исполнителей  испытанныхъ,  которые  являются  его  руками,  его  ушами,  его глазами. И никогда ни одно  правительство не  совершитъ ни  одной  работы, не только репрессивной, но и  созидательной, если не будетъ имѣть въ  своихъ рукахъ совершенный аппаратъ исполнительной власти.

Затѣмъ перейду къ дальнѣйшему.

Насъ  тутъ  упрекали въ  томъ, что правительство  желаетъ  въ настоящее время обратить всю свою дѣятельность исключительно на репрессіи, что оно не желаетъ заняться работой созидательной, что оно  не желаетъ подложить фундаментъ права -- то правовое основаніе, въ которомъ несомнѣнно нуждается въ моменты созиданія каждое государство и тѣмъ болѣе въ настоящую историческую минуту Россія.  Мнѣ  кажется,  что  мысль правительства иная.  Правительство, наряду  съ  подавленіемъ  революціи,  задалось  задачей  поднять населеніе  до возможности  на  дѣлѣ, въ дѣйствительности  воспользоваться  дарованными  ему благами.  Пока  крестьянинъ бѣденъ,  пока  онъ  не  обладаетъ  личною  земельною собственностью,  пока онъ находится  насильно въ тискахъ  общины,  онъ останется рабомъ,  и  никакой  писаный  законъ  не  дастъ ему блага  гражданской свободы. (Рукоплесканія въ центрѣ и  справа). Для  того, чтобы  воспользоваться  этими благами, вѣдь нужна извѣстная,  хотя  бы самая малая  доля  состоятельности. Мнѣ, господа,  вспомнились слова нашего великаго  писателя Достоевскаго, что «деньги - это чеканенная  свобода». Поэтому  правительство не  могло не  идти навстрѣчу, не  могло  не  дать удовлетворенія  тому  врожденному  у  каждаго человѣка,  поэтому  и у  нашего крестьянина,  чувству личной  собственности, столь же естественному, какъ чувство голода, какъ влеченіе къ продолженію рода, какъ всякое другое  природное  свойство человѣка. Вотъ почему  раньше всего  и прежде   всего   правительство   облегчаетъ  крестьянамъ   переустройство   ихъ хозяйственнаго быта и  улучшеніе  его и  желаетъ  изъ  совокупности  надѣльныхъ земель и земель,  пріобрѣтенныхъ  въ правительственный фондъ, создать  источникъ личной собственности. Мелкій земельный собственникъ, несомнѣнно, явится ядромъ будущей  мелкой  земской  единицы;  онъ,  трудолюбивый,  обладающій  чувствомъ собственнаго  достоинства,  внесетъ въ деревню  и  культуру,  и просвѣщеніе, и достатокъ.

Вотъ тогда только писаная свобода  превратится и  претворится въ свободу  настоящую, которая,  конечно, слагается изъ гражданскихъ вольностей и чувства  государственности и патріотизма. (Рукоплесканія въ  центрѣ и справа. Возгласы «браво»). При этихъ условіяхъ  будетъ  имѣть успѣхъ идея мѣстнаго суда, будетъ  имѣть  успѣхъ  и  идея суда  административнаго,  который необходимъ какъ основа всякаго успѣха въ мѣстномъ управленіи.

Тутъ  говорилось  о  децентрализаціи.  Представитель  Царства  Польскаго говорилъ  о необходимости для  правительства, особенно въ  теперешнюю  минуту, черпать силу не въ  бюрократической централизаціи,  а въ томъ,  чтобы  привлечь мѣстныя силы къ самоуправленію, съ тѣмъ, чтобы онѣ заполнили тотъ пробѣлъ, который неизбѣжно  скажется у центральной власти, опирающейся  только на бюрократію. Прежде всего скажу, что  противъ  этого правительство  возражать не будетъ, но долженъ заявить, что та сила самоуправленія, на  которую будетъ  опираться правительство,  должна  быть всегда силой національной. (Рукоплесканія въ центрѣ и справа). Намъ говорилось о  томъ, что  въ 1828 г. въ Царствѣ Польскомъ  пропорціонально было больше школъ, чѣмъ въ 1900 г. Я на это отвѣчу слѣдующее: теперь,  можетъ быть, не только мало школъ,  но  тамъ  нѣтъ  даже  высшаго учебнаго  заведенія,  и высшаго  учебнаго заведенія тамъ нѣтъ потому, что  тѣ граждане, которые только  что назвали себя гражданами «второго разряда», не  хотятъ  пользоваться  въ  высшей  школѣ общегосударственнымъ  русскимъ  языкомъ.  (Бурныя  рукоплесканія  въ  центрѣ  и справа).

Децентрализація  можетъ  идти  только  отъ  избытка силъ. Могущественная Англія, конечно, даетъ всѣмъ составнымъ частямъ своего государства весьма широкія права, но это отъ избытка силъ; если же  этой децентрализаціи требуютъ отъ насъ въ минуту слабости, когда ее хотятъ  вырвать и вырвать вмѣстѣ съ  такими корнями, которые должны связывать всю имперію, вмѣстѣ съ тѣми нитями, которыя должны  скрѣпить центръ съ окраинами, тогда,  конечно, правительство  отвѣтитъ: нѣтъ! (Бурныя рукоплесканія въ центрѣ и справа). Станьте сначала на нашу точку зрѣнія,  признайте, что высшее благо -- это быть русскимъ гражданиномъ, носите это званіе такъ же высоко, какъ носили его когда-то римскіе граждане, тогда вы сами  назовете  себя  гражданами  перваго  разряда  и  получите  всѣ  права. (Рукоплесканія въ центрѣ и справа).

Я  хочу еще  сказать,  что  всѣ тѣ  реформы, все  то,  что  только  что правительство предложило вашему вниманію,  вѣдь  это не сочинено,  мы ничего насильственно, механически  не  хотимъ внѣдрять въ народное  самосознаніе, все это  глубоко  національно.  Какъ  въ  Россіи   до  Петра  Великаго,  такъ  и  въ послепетровской  Россіи мѣстныя силы всегда  несли служебныя государственныя повинности.  Вѣдь сословія и  тѣ  никогда  не  брали  примѣра съ  запада,  не боролись съ  центральной  властью,  а  всегда служили ея цѣлямъ. Поэтому  наши реформы,  чтобы быть  жизненными, должны  черпать  свою силу въ этихъ  русскихъ національныхъ началахъ. Каковы они?  Въ  развитіи земщины, въ развитіи, конечно, самоуправленія,    передачи   ему   части   государственныхъ    обязанностей, государственнаго тягла и въ созданіи на низахъ крѣпкихъ людей земли, которые были бы связаны съ государственной властью.  Вотъ  нашъ  идеалъ  мѣстнаго самоуправленія  такъ  же, какъ нашъ идеалъ наверху --  это  развитіе дарованнаго Государемъ странѣ законодательнаго, новаго представительнаго строя, который  долженъ придать новую силу и новый блескъ Царской Верховной власти.

Вѣдь  Верховная  власть  является  хранительницей  идеи  русскаго государства, она олицетворяетъ собой ея силу и цѣльность, и если быть Россіи, то лишь при усиліи  всѣхъ сыновъ ее  охранять, оберегать эту Власть, сковавшую Россію и оберегающую ее отъ распада. Самодержавіе московскихъ Царей не походитъ на самодержавіе Петра, точно такъ же, какъ и самодержавіе  Петра не походитъ на самодержавіе Екатерины Второй и  Царя-Освободителя. Вѣдь русское государство росло, развивалось  изъ своихъ собственныхъ  русскихъ корней, и  вмѣстѣ  съ нимъ, конечно,  видоизмѣнялась и развивалась и  Верховная Царская Власть. Нельзя къ нашимъ русскимъ корнямъ, къ нашему русскому  стволу прикрѣплять какой-то  чужой, чужестранный цвѣтокъ. (Бурныя рукоплесканія въ центрѣ и справа).

Пусть  расцвѣтетъ  нашъ  родной  русскій  цвѣтъ,  пусть  онъ   расцвѣтетъ  и развернется  подъ  вліяніемъ взаимодѣйствія Верховной Власти и дарованнаго Ею новаго   представительнаго строя. Вотъ, господа,   зрѣло   обдуманная правительственная   мысль,  которой  воодушевлено  правительство.  Но  чтобы осуществить  мысль,  несомнѣнно нужна воля. Эту  волю, господа, вы, конечно, найдете  всецѣло  въ правительствѣ.  Но этого недостаточно,  недостаточно для того,  чтобы  упрочить  новое  государственное  устройство. Для  этого нужна другая  воля,  нужно  усиліе  и  съ другой стороны. Ихъ ждетъ Государь, ихъ ждетъ страна.  Дайте же вашъ  порывъ, дайте  вашу  волю  въ сторону  государственнаго строительства,   не  брезгуйте  черной  работой  вмѣстѣ  съ   правительствомъ. (Возгласы «браво» и рукоплесканія въ центрѣ и справа).

 Я буду просить позволенія не отвѣчать на  другіе слышанные тутъ попреки. Мнѣ представляется, что, когда путникъ направляетъ свой путь по звѣздамъ, онъ не долженъ отвлекаться встрѣчными попутными огнями. Поэтому я старался  изложить только  сущность, существо дѣйствій  правительства и его намѣреній. Я думаю, что,  превращая  Думу въ древній циркъ, въ  зрѣлищѣ для толпы,  которая  жаждетъ видѣть борцовъ, ищущихъ, въ  свою очередь, соперниковъ для  того, чтобы доказать ихъ ничтожество и  безсиліе, я думаю, что я совершилъ бы ошибку. Правительство должно избѣгать лишнихъ словъ, но есть слова, выражающія чувства, отъ которыхъ въ теченіе столѣтій  усиленно  бились сердца  русскихъ людей.  Эти чувства,  эти слова  должны быть запечатлѣны въ мысляхъ и отражаться въ дѣлахъ правителей. Слова эти: неуклонная приверженность къ русскимъ историческимъ началамъ (рукоплесканія въ центрѣ и справа) въ  противовѣсъ  безпочвенному соціализму. Это желаніе, это страстное желаніе  обновить, просвѣтить и возвеличить  родину, въ противность тѣмъ людямъ, которые  хотятъ ея распада, это, наконецъ, преданность не на жизнь, а на  смерть Царю, олицетворяющему Россію.  Вотъ, господа,  все,  что я хотѣлъ сказать. Сказалъ,  что думалъ и  какъ умѣлъ. (Бурныя рукоплесканія  въ  центрѣ  и справа).

 

 

Л.А. Тихомировъ. У могилы П.А. Столыпина.

 

Въ минуту послѣдняго, хотя заочнаго, прощанія съ человѣкомъ, котораго я высоко цѣнилъ, на котораго возлагалъ много надеждъ и котораго благородная личность возбуждала во мнѣ искреннюю привязанность, -- въ такую минуту невольно вырывается слово чисто личное, свободное отъ условностей, такое, какое отъ меня слыхалъ почившій при его жизни.

То, что читающіе эти строки имѣютъ передъ собой, -- не статья. Это мое грустное размышленіе надъ могилой утраченнаго человѣка, близкаго не по внѣшнимъ условіямъ и отношеніямъ свѣта, а по чувству, развившемуся за четырехлѣтнее знакомство... Четыре года -- это почти вся кратковременная политическая жизнь правителя, промелькнувшаго въ нашей государственности, какъ мимолетный блестящій метеоръ.

Теперь его оплакиваютъ, и -- есть за что. Дай Богъ, чтобы намъ не пришлось оплакивать его еще сильнѣе, если Россія начнетъ справлять по немъ тризну междоусобицъ... Его рѣдкій талантъ распутывать усложненія и парализовать опасности только и давалъ намъ послѣднія пять лѣтъ возможность жить среди такого положенія, которое само по себѣ представляетъ не столько общественный и политическій строй, сколько хаосъ борющихся силъ, лишенный внутренняго равновѣсія.

Не Петръ Аркадьевичъ создалъ это положеніе. Онъ имъ былъ захваченъ, какъ и всѣ мы, малые люди, но на него легла тяжкая задача, на насъ не лежавшая: въ этомъ расшатанномъ, хаотическомъ состояніи страны и государства вести государственный корабль.

И онъ его повелъ. Вчера еще никому не извѣстный, онъ проявилъ несравнимое искусство кормчаго. На разбитыхъ щепкахъ нѣкогда великаго корабля, съ изломанными машинами, съ пробоинами по всѣмъ бортамъ, съ течами по всему дну, при деморализованномъ экипажѣ, при непрекращающейся бомбардировкѣ враговъ государства и націи, Петръ Аркадьевичъ Столыпинъ страшнымъ напряженіемъ своихъ неистощимыхъ силъ, безпредѣльной отдачей себя долгу и рѣдкими правительственными талантами умѣлъ плыть и везти пассажировъ, во всякомъ случаѣ, въ относительномъ благополучіи.

Его долго не признавали и отрицали, какъ теперь, можетъ быть, станутъ превращать въ кумиръ. Я не преклонялся передъ нимъ, не преклоняюсь и теперь ни передъ чѣмъ, кромѣ его благородной рыцарской личности. Но не обинуясь скажу, что за тѣ свыше двадцати лѣтъ, въ теченіе которыхъ я зналъ цѣлый рядъ крупнѣйшихъ нашихъ государственныхъ дѣятелей, не вижу ни одного, который бы былъ выше Столыпина по совокупности правительственныхъ способностей. Были лица болѣе глубокія въ смыслѣ философіи государственности, болѣе, конечно, твердаго характера, болѣе, конечно, обширныхъ знаній и, конечно, -- болѣе опредѣленнаго міросозерцанія. Но правителя, соединяющаго такую совокупность блестящихъ качествъ, необходимыхъ въ то время, когда одному приходится замѣнять собою десятерыхъ, правителя такого самоотверженія, такой напряженной сердечной любви къ Россіи -- я не видалъ.

Думаю, что не случайно онъ попалъ въ свое время на первое мѣсто. Тогда на первомъ мѣстѣ могъ быть только онъ. Положеніе было слишкомъ непривлекательно и страшно. Дѣло, конечно, не въ опасности смерти. Многіе отдавали жизнь свою не менѣе беззавѣтно. Но страшна была самая трудность дѣла, отнимавшая надежду на успѣхъ. Въ этомъ отношеніи у Петра Аркадьевича были внутреннія опоры, которыхъ въ такой степени, мнѣ кажется, не обнаруживалось у другихъ. Это -- вѣра въ Бога и въ Россію. Эго давало ему вѣру въ успѣхъ даже безъ отчетливаго представленія, въ чемъ онъ будетъ заключаться. Въ этомъ былъ, думаю, секретъ его увѣренности, которая давала шансы на успѣхъ сама по себѣ.

У Петра Аркадьевича Столыпина были необычайно чуткіе русскіе инстинкты. Онъ, я прямо скажу, какъ истый человѣкъ интеллигенціи, не зналъ Россіи, особенно Великороссiи, но кровь предковъ говорила въ немъ. Онъ, по общеинтеллигентскому несчастью, не зналъ православной вѣры, что порождало его ошибки въ церковной политикѣ. Но кровь предковъ громко говорила въ немъ, и его душа была глубоко русская и христіанская. Онъ такъ вѣрилъ въ Бога, какъ дай Господь вѣрить Его служителямъ предъ алтаремъ... Онъ такъ вѣрилъ въ Россію, что въ этомъ передъ нимъ можно только преклоняться. И въ этой вѣрѣ онъ черпалъ огромную силу.

Года три назадъ, послѣ одной моей долгой рѣчи, полной недоумѣній въ отношеніи его политики, онъ отвѣтилъ: «Въ сущности, ваши слова сводятся къ вопросу, что такое я: великій ли человѣкъ, русскій Бисмаркъ, или жалкая бездарность, умѣющая только влачить день за днемъ?.. Вопросъ странный для меня... Что такое я -- не знаю. Но я вѣрю въ Бога и знаю навѣрное, что все, мнѣ предназначенное, я совершу, несмотря ни на какія препятствія, а чего не назначено -- не сдѣлаю ни при какихъ ухищреніяхъ».

Позднѣе, уже при послѣдней нашей встрѣчѣ въ этой жизни, тринадцатаго мая сего года, на мои доказательства, того, что у насъ нѣтъ умиротворенія и положеніе крайне обостряется, онъ сказалъ просто: «Я вѣрю въ Россію. Если бы я не имѣлъ этой вѣры, я бы не въ состояніи былъ ничего дѣлать»...

Для него голосъ вѣры былъ аргументомъ.

Я возразилъ, что и я вѣрю, но только тогда, когда Россія дѣйствуетъ въ свойственныхъ ей условіяхъ. А онъ вѣрилъ -- безусловно, во что бы то ни стало и невзирая ни на что... Это былъ одинъ изъ тѣхъ людей, которымъ можно устраивать тріумфъ «за то, что онъ не отчаялся въ спасеніи отечества».

И вотъ съ той необоримой силой, которую даетъ вѣра, онъ, ничѣмъ не смущаясь, стоялъ на рулѣ въ то время, когда кругомъ кипѣла буря, и корабль трещалъ по всѣмъ швамъ, а шквалы ежеминутно готовились снести самого кормчаго въ бездну. Я говорю не о смерти. Это не въ счетъ. Онъ самъ говорилъ мнѣ: «Когда я выхожу изъ дому, я никогда не знаю, возвращусь ли назадъ». Но не въ этомъ дѣло, а въ шквалахъ политическихъ. Все время нашего знакомства я только и слышалъ о хроническихъ готовящихся его «паденіяхъ». Сколько разъ тончайшіе политики назначали чуть не дни этого. Но онъ не падалъ и не упалъ до конца. Его держало на мѣстѣ то, что вмѣсто него невозможно было найти другого человѣка, и у самихъ противниковъ въ послѣднюю минуту не подымалась рука на него. Всякій понималъ, что такихъ талантовъ, такой находчивости, такой вѣчной бодрости не найти. Гдѣ взять человѣка, имѣющаго въ себѣ такой неистощимый арсеналъ правительственныхъ средствъ? И не было, и нѣтъ такого. Онъ одинъ въ самую трудную минуту умѣлъ найти способы сдѣлать, казалось бы, невозможное, или предотвратить, казалось бы, непредотвратимое. Его личность замѣняла все, и государственный корабль, скрипя и треща, двигался, везъ сто милліоновъ пассажировъ и подчасъ даже отражалъ враговъ пальбой изъ своихъ подбитыхъ орудій съ видомъ нѣкоторой побѣдоносности.

И я спрашивалъ себя четыре года, какъ спрашиваю теперь предъ могилой его: что, если бы такой капитанъ шелъ на настоящемъ кораблѣ, а не на нашей дырявой посудинѣ? Какія бы страницы славы онъ прибавилъ къ славнымъ лѣтописямъ прошлаго? Я спрашивалъ себя (и его самаго): зачѣмъ плыть на такой рухляди? Допустимъ, что человѣкъ исключительныхъ талантовъ дѣлаетъ чудо мореплаванія, не идя такъ долго ко дну, и поражаетъ удивленіемъ всякаго, слѣдящаго за этимъ непостижимымъ плаваніемъ. Но вѣдь не можетъ чудо продолжаться вѣчно, не можетъ никакая находчивость капитана спасти, въ концѣ концовъ, отъ крушенія эти обезсмысленныя щепки нѣкогда побѣдоноснаго корабля!

Это было предметомъ вѣчнымъ разногласій моихъ со покойнымъ. Конечно, не онъ разбилъ корабль. Онъ поплылъ на томъ броненосцѣ, гдѣ служилъ юнгой и лейтенантомъ въ ту роковую минуту, когда ему пришлось принять мѣсто капитала. Но какъ не озаботиться исправленіемъ?

Я зналъ и понималъ, что это легче сказать, чѣмъ сдѣлать. Тѣмъ болѣе что корабль вѣдь не стоитъ мирно въ докѣ, а идетъ въ бурномъ морѣ, среди непріятельскихъ миноносцевъ. Но вопросъ, по крайней мѣрѣ, въ планѣ, въ намѣреніяхъ, въ рѣшимости пользоваться каждой минутой, возможной для починки...

Объ этомъ я много разъ спорилъ съ нимъ, между прочимъ, и при послѣднемъ свиданіи 13 мая.

Потомъ я отправилъ ему 6 іюля въ подкрѣпленіе бесѣды длинное письмо, которое привожу ниже особо. Оно писано ровно за два мѣсяца до смерти Петра Аркадьевича. Но лично говорить съ нимъ уже больше не пришлось. Онъ то выѣзжалъ въ имѣніе, то былъ занятъ спѣшными дѣлами... И, наконецъ, сложилъ свои кости за Царя и Родину въ такой же чарующей красотѣ смерти, какъ умѣлъ жить.

Эта смерть составила большой ударъ для моихъ надеждъ, которыхъ я до конца не оставилъ. Я вѣрилъ въ него именно по искренности его отношенія къ дѣлу, и онъ зналъ это. Мнѣ теперь остались дорогой памяткой его слова, заключившія послѣдній горячій споръ. «Я, -- сказалъ онъ, -- знаю очень хорошо, что, когда я паду, вы будете приходить ко мнѣ еще охотнѣе, чѣмъ теперь». Это правда. Я цѣнилъ въ немъ именно его личность, а потому-то и вѣрилъ, что, въ концѣ концовъ, онъ увидитъ, что я правъ, хотя въ дѣйствительности оказался только одинъ пунктъ, на которомъ онъ, по собственнымъ словамъ, согласился со мной, -- это именно въ отношеніи произведеннаго въ 1906 году подрыва русской гегемоніи въ Имперіи. Однако я вѣрилъ, что такой отзывчивый умъ, проникнутый русскимъ чувствомъ, не можетъ, наблюдая смыслъ совершающихся фактовъ, не перейти къ сознанію самаго содержанія національныхъ русскихъ началъ.

А если бы П.А. Столыпинъ дошелъ до этого -- кто могъ бы лучше его найти формы и способы возсозданія разрушенныхъ храминъ Россіи?

Этого, однако, не случилось. Теперь онъ ушелъ навсегда, а мы остались съ нашимъ истрепаннымъ кораблемъ, на которомъ едва ли кто способенъ проплыть благополучно, кромѣ Столыпина...

Я не упрекаю, конечно, покойнаго. Онъ дѣлалъ, какъ ему указывалъ разумъ, поступалъ по-своему, какъ и должно. Иначе онъ бы и не заслуживалъ названія государственнаго человѣка. Но дозволительно предъ могилой его высказать сожалѣнія, которыя онъ слышалъ отъ меня при жизни. Дозволительно думать, что, можетъ быть, теперь онъ бы не былъ и въ могилѣ, если бы не вѣрилъ несуществующему умиротворенію. Но все -- увы! -- пошло такимъ путемъ, какъ пошло... Теперь остается только поблагодарить его хоть за то, что онъ далъ, -- за эти пять лѣтъ спокойной жизни. Это достаточный срокъ для того, чтобы люди, способные думать, могли приготовиться къ какому-либо прочному устроенію родины.

Много ли у насъ надумали и что теперь сдѣлаютъ, когда ушелъ Столыпинъ, по жалобамъ своихъ противниковъ, мѣшавшій имъ, -- все это увидитъ тотъ, кто доживетъ... Боюсь, что ничего, пожалуй, не сдѣлаютъ и безъ него, и тогда придется еще не разъ вспомнить Петра Аркадьевича, умѣвшаго выручать насъ изъ бѣдъ даже и на нашей дырявой посудинѣ...

Царство ему Небесное и вѣчная память...

"Московскія вѣдомости". 1911. № 207

 

А.П. Аксаковъ. Высшій подвигъ

 

Въ дни высоконацiональныхъ кіевскихъ торжествъ, въ дни ликованья русскихъ людей западнаго края, въ минуту особаго подъема нашего національнаго самосознанія, въ ту минуту, когда всѣми русскими людьми чувствовалось, что государственное дѣло, руководимое Столыпинымъ по пути, указанному Державной Волей, двигалось впередъ и развивалось особенно успѣшно, изъ русской жизни былъ насильственно вырванъ лучшій изъ слугъ Царя «надежа народная». 1 сентября въ театральный залъ городского театра въ присутствіи Государя Императора, который прибылъ въ древнѣйшій престольный градъ своей родины на открытіе памятника своему незабвенному дѣду -- Царю Освободителю, въ залъ, наполненный избранной публикой, допускавшейся только по особымъ билетамъ, проникъ подлый палачъ, исполнитель велѣний враговъ русскаго государства и русской народности, и запятналъ свѣтлые дни эти кровью лучшаго и вѣрнаго изъ сыновъ Россіи. Въ антрактѣ торжественнаго спектакля, въ то время, когда Государь и его дочери удалились въ глубину ложи, а П. А. Столыпинъ стоялъ въ первомъ раду партера, обернувшись спиной къ оркестру, окруженный другими сановниками, черезъ проходъ между креселъ къ нему приблизился прилично одѣтый брюнетъ и, быстро направивъ дуло браунинга, произвелъ въ него два выстрѣла въ упоръ. Вся зала замерла отъ ужаса. Какъ молнія пронеслась у многихъ мысль объ опасности, грозившей самому Государю. Смертельно раненый, П. А. Столыпинъ медленно опускался, но слабѣющая рука его успѣла осѣнить знаменіемъ креста Царскую ложу, у барьера которой въ эту минуту появился Государь Императоръ. Публика, наполнявшая театръ, при видѣ Царя невредимаго, поняла жестъ вѣрнаго Его слуги и, вторя ему, огласила залъ криками «гимнъ, гимнъ». Раздались звуки гимна, и звуки эти изъ потрясенныхъ ими стѣнъ театра разнеслись далеко по всей Россіи, встрѣчая могучій отзвукъ въ сердцахъ русскихъ людей.

Убійца, такъ подло напавшій на безоружнаго, схваченный въ коридорахъ театра, кода онъ готовъ былъ скрыться, оказался помощникомъ присяжнаго повѣреннаго евреемъ Мордкой Богровымъ, революціонеромъ-террористомъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, агентомъ охраны, въ качествѣ какового онъ и могъ проникнуть въ такую минуту въ залъ городского театра. <…>

 

Убiйца Столыпина Мордко Богровъ

 

Съ первыхъ же минутъ П. А предвидѣлъ смертельный исходъ, но это не нарушало ясности его сознанія и мужественнаго его настроенія. «Я знаю, что приближается смерть», -- говорилъ онъ и поспѣшилъ исполнить свой христіанскій долгъ и дать свои послѣднія распоряженія. Самъ, такъ нуждаясь въ помощи, онъ думалъ о Россіи, о русскихъ людяхъ и заботился о безопасности Государя. «Передайте Государю, -- сказалъ онъ, забывая о своихъ мукахъ, -- что мнѣ не страшно умирать за него». До послѣдней минуты также, какъ и всю свою жизнь, онъ продолжалъ вѣрить въ людей и любить ихъ, хотя, казалось, люди сдѣлали все, чтобы разбить эту вѣру, и въ минуты начавшейся агоніи, въ бреду онъ все же думалъ о тѣхъ, для кого такъ много потрудился. «Граждане, граждане», -- шептали его запекшiяся уста.

Граждане, граждане земли русской! Къ вамъ неслись эти послѣднія слова богатыря-мученика, но не о мщеніи просилъ онъ, онъ призывалъ васъ къ вѣрности, долгу родной землѣ, къ вѣрности тѣхъ завѣтовъ, за которые онъ такъ страдалъ и такъ безвременно погибалъ…

Умеръ русскій богатырь, такой богатырь, какіе появляются только столѣтіями; умеръ онъ во цвѣтѣ лѣтъ, когда былъ такъ нуженъ родинѣ, когда былъ въ силахъ еще много поработать для русской земли, умеръ онъ на своемъ посту, защищая родину и Царя до послѣдней минуты жизни своей.

<…> Вѣсть о кончинѣ покойнаго главы русскаго Правительства глубоко потрясла всѣхъ мыслящихъ и любящихъ свою родину русскихъ людей. Никогда еще смерть высокаго правительственнаго сановника не являлась такимъ всенароднымъ горемъ, никогда убійцы не вызывали такого всеобщаго негодованія и презрѣнія. звѣрскимъ Отъ сельскихъ обществъ и маленькихъ уѣздныхъ городовъ до столичныхъ Думъ и законодательныхъ учрежденій, всюду были проявлены чувства искренняго горя по поводу кончины героя, неподдѣльнаго негодованія вызваннаго звѣрскимъ убійствомъ, и глубокаго презрѣнія къ подлымъ палачамъ. <…>

А онъ лежалъ въ гробу съ терновымъ вѣнкомъ на груди, принесеннымъ Кіевскимъ національнымъ клубомъ, и окруженный массой цвѣтовъ и серебряныхъ вѣнковъ. вереницей Поклониться праху его приходили: сановники, депутаты, представители городовъ, учрежденій и политическихъ организацій и массы народныя, вереницей входившія и выходившія изъ лѣчебницы, гдѣ почилъ дорогой мученикъ. Вдова его пребывала неотлучно у гроба. Когда Государь Императоръ, прибывшій помолиться у праха своего вѣрнаго слуга, подошелъ къ ней, она, говорятъ, съ благородной грустью сказала: «какъ видите, Ваше Величество, Сусанины еще не перевелись въ Россіи».

 

 

П.А. Столыпинъ въ гробу

<…>

Кто бы ни былъ подлый убійца -- революціонеръ ли, продававшій съ юношескихъ легъ своихъ товарищей и въ то же время активно участвовавшій въ революціонной работѣ, или же изобличенный охранникъ, подъ страхомъ смерти взявшій на себя позорную роль палача, -- рука его во всякомъ случаѣ могла быть направлена только врагами единой, мощной и славной Россіи, врагами ея развитія на благо народное и на страхъ ея врагамъ. Какъ это было 30 лѣтъ назадъ, такъ и сейчасъ руку убійцы направили соціалисты-революціонеры, народовольцы-террористы или максималисты, -- названіе безразлично, -- зовущіе себя друзьями народа, а въ дѣйствительности вѣрнѣйшіе слуги всѣхъ враговъ Русской Земли.

Незначительная по численности кучка людей, кучка позорныхъ ничтожествъ, преданныхъ безумнымъ фантазіямъ, убогихъ мыслью, среди которыхъ, какъ выяснилось въ послѣднее время, къ тому же, кишатъ, перепутываясь въ своихъ роляхъ, измѣнники революціи, продающіе ее агентамъ полиціи и охранѣ, и раскаявшiеся охранники, выдающіе полицейскія тайны революціонерамъ. Ужасъ и обида послѣдняго преступленія въ томъ, что, посягая на главу правительства, эта презрѣнная кучка осмѣлилась выступать вершительницей судебъ великаго народа.

Конечно, эта кучка негодяевъ была бы безсильна даже для такихъ жалкихъ дѣлъ, какъ убійство изъ-за угла, если б она не находила преступной среды, питающей ее, и укрѣпляющей дрожащія руки этихъ вырожденцевъ, направляющихъ браунинги.

Преступная среда эта -- всѣ исконные враги русской государственности, которымъ нуженъ развалъ Россіи. Не менѣе зловредна и среда теоретиковъ, съ иноземными политическими идеалами, съ холодными ко всему русскому сердцами, если и друзей свободы, то только свободы инородческой, боящихся пуще огня русской силы, которые, какъ проговорился одинъ изъ ихъ лидеровъ, въ годину японской войны не «знали, желать ли имъ побѣдъ нашей арміи». <…>

Столыпинъ убитъ, но великій его трудъ, дѣло его жизни живы, и жертва имъ принесена недаромъ. Ставъ во главѣ правительства въ минуту революціи, когда Россія была охвачена безобразной смутой, онъ, прежде всего, подавилъ ее и возстановилъ порядокъ и уваженіе къ власти. Достигъ онъ этого не одной только силой, а нравственнымъ обаяніемъ своей личности и тѣмъ, что доказалъ обществу и законодательнымъ учрежденіямъ, что честность и правда на сторонѣ правительства, а дѣятели революціи, называющіе себя друзьями народа, выведенные къ свѣту, оказались только убійцами и грабителями.

Онъ, горя самъ любовью къ Россіи, какъ прирожденный націоналистъ, пробудилъ своими призывами въ рѣчахъ, гремѣвшихъ съ трибуны Государственной Думы, русское самосознаніе и помогъ подняться той волнѣ народнаго чувства, которая, какъ неизбѣжный законъ, должна была встать на встрѣчу обидъ и ранъ, наносимыхъ родинѣ враждебными силами. По велѣнію Царя онъ неустаннымъ трудомъ поставилъ, наконецъ, Россію на путь новой жизни, указалъ на ея задачи и завѣщалъ намъ свои завѣты.

Что же завѣщалъ намъ тотъ, чьи уста и въ минуты предсмертной агоніи шептали, мысленно, обращаясь къ намъ: «граждане! граждане!..»

Онъ завѣщалъ намъ любовь къ Россіи и къ русской народности, любовь, требующую отъ насъ готовности жертвовать родинѣ всѣмъ, -- до жизни включительно, любовь къ родинѣ, какъ къ великому государству, созданному трудомъ, кровью нашихъ русскихъ предковъ и навѣки недѣлимому, -- любовь, выражающуюся въ почтеніи къ историческому прошлому родины, въ горячей заботѣ о ея благоденствіи, цѣльности и могуществѣ въ настоящемъ и въ вѣрѣ въ ея великое будущее.

Онъ завѣщалъ намъ любовь и неизмѣнную вѣрность самодержавной власти русскихъ Государей, какъ къ оплоту цѣлости и могущества государственнаго во времена мирнаго теченія государственной жизни, и безцѣннаго сокровища въ дни уклоненій государственной жизни отъ исконной правды русской.

Онъ завѣщалъ намъ свою любовь къ исконной вѣрѣ Православной и особый заботы о процвѣтаніи ея, какъ Церкви господствующей.

Онъ завѣщалъ намъ любовь къ свободѣ, но не къ той свободѣ, которая доступна только верхнимъ, болѣе обезпеченнымъ классамъ и остается пустымъ звукомъ для всего народа русскаго, а къ свободѣ, построенной на основѣ хозяйственнаго благосостоянія земледѣльческаго населенія, составляющаго огромное большинство русскихъ людей, которая можетъ сдѣлаться достояніемъ всѣхъ русскихъ гражданъ, безъ различія положеній и состояній.

Наконецъ, онъ призывалъ насъ къ общей, дружной, основанной на взаимномъ довѣріи, честной работѣ, какъ истинныхъ гражданъ своей родины, на всѣхъ ступеняхъ государственнаго дѣла, а равно въ областяхъ хозяйственной, промышленной, такъ какъ честный, добросовѣстный и упорный трудъ можетъ дать благосостояніе, просвѣщеніе и свободу каждому, создавая въ то же время богатство и могущество всего государства.

Таковы завѣты П. А. Столыпина; они не умрутъ, они останутся жить въ сердцахъ русскихъ людей. Ужасный выстрѣлъ, сразившій усталаго и тлѣннаго человѣка, далъ безсмертіе его завѣтамъ, далъ имъ только новую силу.

П. А Столыпинъ былъ человѣкъ подвига. Ему не пришлось проявить себя въ «сраженіи», но въ «борьбѣ» онъ былъ героемъ. Однако «высшій подвигъ» -- онъ свершилъ въ послѣднія минуты своей жизни, когда, во время жестокихъ страданій, проявилъ необычайное «терпѣніе», а на совершенное по отношенію къ нему смертоносное злодѣяніе отвѣтилъ не гнѣвомъ и проклятіями, но «любовью» къ дорогой ему странѣ, къ родному народу и «мольбою» за обожаемаго имъ Монарха.

 

«Высшій подвигъ». СПб. Изд. Всероссійскаго національнаго клуба. 1912.

 

 

А. В. Зеньковскiй. Изъ книги «Правда о Столыпинѣ».

 

… Бывшій Кіевскій Губернскій Предводитель Дворянства, Шталмейстеръ Высочайшаго Двора Ѳ. Н. Безакъ, съ которымъ у меня были исключительно хорошія отношенія, въ Берлинѣ въ 1921 г., а также въ Ниццѣ въ 1926 г.  довѣрительно передалъ мнѣ цѣлый рядъ его разговоровъ съ Государыней Маріей Ѳеодоровной -- матерью Государя Николая II, какъ въ Кіевѣ въ 1915-1917 гг., такъ и въ Копенгагенѣ въ 1921-1922 гг., по поводу отношеній Государя къ П. А. Столыпину.

Государыня Марія Ѳеодоровна, такъ же, какъ и самъ Государь, исключительно высоко цѣнили Столыпина какъ государственнаго дѣятеля и считали, что роковой выстрѣлъ Богрова въ Кіевѣ 1 сентября 1911 г. явился величайшей трагедіей для Россіи.

Государыня Марія Ѳеодоровна, относясь съ большимъ довѣріемъ къ Ѳ. Н. Безаку, не только передала ему разговоры Государя съ ней о Его отношеніи къ Столыпину, но и показала цѣлый рядъ писемъ, въ которыхъ Государь неоднократно писалъ, что трагедія    1 сентября 1911 г. лишила Его того человѣка, который не только былъ самымъ вѣрнымъ и преданнымъ Россіи и Престолу, но и тѣмъ дальновиднымъ государственнымъ дѣятелемъ, который въ 1909 г., во время конфликта съ Австро-Венгріей изъ-за аннексіи Босніи и Герцеговины, правильно указалъ, какія тяжелыя послѣдствія могутъ наступить для Россіи въ случаѣ войны съ Центральными державами. Во время войны Государь, и въ личныхъ разговорахъ и въ письмахъ къ своей матери Государынѣ Маріи Ѳеодоровнѣ, невольно касался больной для Него мысли, что среди всѣхъ министровъ Онъ не видитъ ни единаго человѣка, могущаго Ему замѣнить покойнаго Столыпина, для указанія того пути, по которому можно было бы предотвратить надвигающуюся катастрофу.

Насколько Государь высоко цѣнилъ и правильно понималъ П. А. Столыпина, какъ дѣйствительно одареннаго и выдающагося Государственнаго дѣятеля, видно изъ словъ Государыни Маріи Ѳеодоровны, передавшей Безаку Ея послѣдній разговоръ съ Государемъ на другой день послѣ Его отреченія отъ Престола.

Государь, дѣлясь съ матерью своими тяжелыми переживаніями, связанными съ измѣной всѣхъ тѣхъ, кто былъ близокъ къ Престолу, въ концѣ своего разговора сказалъ съ глубокимъ убѣжденіемъ, что П. А. Столыпинъ никогда не допустилъ бы того, что позволили себѣ всѣ тѣ, кого Государь съ довѣріемъ приблизилъ во время войны.

Со словъ Государыни Маріи Ѳеодоровны, Государю было очень непріятно вспоминать, какъ Онъ, подъ вліяніемъ придворныхъ круговъ, начиная съ апрѣля 1911 г. и вплоть до смерти П. А. Столыпина, какъ бы нѣсколько потерялъ къ нему то исключительное довѣріе, которое Онъ питалъ къ нему на протяженіи 5 лѣтъ пребыванія Столыпина у власти. Уже послѣ смерти Столыпина Государь, болѣе внимательно перечитывая стенографическіе отчеты Государственнаго Совѣта отъ 1 февраля, 4 марта и 1 апрѣля 1911 г., въ связи съ законопроектомъ о западномъ земствѣ, ясно убѣдился въ томъ, насколько былъ правъ Столыпинъ въ своихъ рѣчахъ, защищая какъ интересы русскаго населенія въ западномъ краѣ, такъ и права Монарха при пользованіи 87 ст. Основныхъ законовъ; и вмѣстѣ съ тѣмъ для Государя уже послѣ смерти Столыпина стало ясно, что многіе изъ членовъ Государственнаго Совѣта, выступая противъ Правительства, и въ частности противъ П. А. Столыпина, думали не объ интересахъ Государства и русскаго населенія въ западномъ краѣ, а о томъ, чтобы нанести личный ударъ Столыпину.

Великіе князья Александръ Михайловичъ, Николай Михайловичъ, Дмитрій Павловичъ и многіе др. очень высоко цѣнили Столыпина не только какъ Государственнаго недюжиннаго дѣятеля и направляющаго Государственный корабль по правильному пути, но и за его безкорыстное преданное служеніе Монархіи и Престолу, и за заботу о благѣ Россіи и русскаго народа.

А такъ же исключительно высоко цѣнилъ Столыпина и германскій Императоръ Вильгельмъ II, выразившій свой восторгъ, въ разговорѣ съ Б. И. Бокъ, послѣ благополучнаго разрѣшенія вопроса о Босніи и Герцеговинѣ, дивясь силѣ и мощи Столыпина.

Спустя три мѣсяца, во время свиданія Государя съ германскимъ Императоромъ въ Бьеркѣ, который сидѣлъ противъ Государя за обѣденнымъ столомъ, по правую руку Германскаго Императора сидѣлъ Столыпинъ, а по лѣвую Государыня Императрица Александра Ѳеодоровна. Германскій Императоръ, заинтересованный разговоромъ со Столыпинымъ, какъ бы совершенно не обращалъ вниманія на Императрицу и весь завтракъ проговорилъ со Столыпинымъ, точно боялся потерять минуту времени, которую онъ могъ посвятить разговору съ нимъ. Восторгу Германскаго Императора отъ Столыпина не было предѣловъ, и онъ послѣ завтрака откровенно высказался, что если бы у него былъ такой Министръ, какъ Столыпинъ, то Германія поднялась бы на величайшую высоту.

Лѣтомъ 1938 г. Великій Князь Дмитрій Павловичъ передалъ мнѣ чрезвычайно интересный разговоръ его въ маѣ 1938 г. съ бывшимъ Германскимъ Императоромъ Вильгельмомъ II. Въ разговорѣ съ Великимъ Княземъ, дѣлясь грустными воспоминаніями о всѣхъ тѣхъ причинахъ, которые привели послѣ тяжелой войны 1914-1918 гг. къ крушенію трехъ величайшихъ Монархическихъ Государствъ, Вильгельмъ II, въ концѣ разговора, коснулся памяти покойнаго Столыпина. Бывшій Германскій Императоръ сказалъ тогда Великому Князю: «Вотъ прошло уже почти 20 лѣтъ съ того момента, какъ я вынужденъ былъ отказаться отъ престола. За всѣ годы своего царствованія и всѣ эти 20 лѣтъ я внимательно слѣжу за всѣми международными событіями и за всѣми тѣми государственными дѣятелями, что были на протяженіи столь продолжительнаго времени у власти. Но государственнаго дѣятеля, такого исключительно дальновиднаго, такого преданнаго, какъ своему Монарху, своей родинѣ, такъ и искреннему стремленію къ миру въ мірѣ, какъ былъ покойный Столыпинъ, я еще за всѣ свои годы не могъ встрѣтить равнаго ему. Бисмаркъ былъ безспорно величайшимъ государственнымъ дѣятелемъ и преданнымъ престолу и своей родинѣ, но внѣ всякаго сомнѣнія, что Столыпинъ былъ во всѣхъ отношеніяхъ значительно дальновиднѣе и выше Бисмарка».

Передавая свой разговоръ со Столыпинымъ Великому Князю Дмитрію Павловичу, Вильгельмъ II вспомнилъ также, какъ былъ правъ Столыпинъ въ 1909 г., во время свиданія въ Бьеркѣ съ Государемъ, предупреждая его о недопустимости войны между Россіей и Германіей, и если не дай Богъ случится такое несчастіе, то всѣ враги монархическаго государственнаго строя, воспользовавшись неизбѣжными экономическими осложненіями во время войны, примутъ всѣ мѣры къ тому, чтобы добиться революціи.

Великому Князю Дмитрію Павловичу на протяженіи многихъ лѣтъ, вплоть до 1939 г., приходилось быть представителемъ Дома Романовыхъ въ разныхъ Moнархическихъ государствахъ во время тѣхъ или иныхъ торжествъ. Во время этихъ торжествъ, касаясь разговора о прошломъ величіи Россіи, Великій Князь Дмитрій Павловичъ убѣдился, насколько оставалось еще популярнымъ имя Столыпина какъ Государственнаго дѣятеля.

Приходилось ему отъ очень многихъ Высочайшихъ Особъ и Государственныхъ дѣятелей слышать о томъ, что на протяженіи многихъ лѣтъ XX вѣка Столыпинъ былъ именно тѣмъ выдающимся государственнымъ дѣятелемъ, который, если бы былъ въ живыхъ и остался бы у власти, никогда не допустилъ бы міровой войны 1914-1918 гг., ни тѣхъ революцій и сверженiй монархій, которыя произошли оттого, что среди государственныхъ дѣятелей въ 1914 г. не было ни въ Россіи, ни на Западѣ лица, которое отдавало бы себѣ полный отчетъ и представленіе, къ какимъ неизбѣжнымъ бѣдствіямъ и несчастіямъ приведетъ міровая война…

 

«Правда о Столыпинѣ». Нью-Йоркъ. Изд-во «Орфей».

 

 

 

 

 

 

Сверженіе революціонной толпой памятника П.А. Столыпину въ Кіевѣ.