Петр
Краснов
Не
пора ли русским,
всем русским,
понять то, что
поняли казачки
и чему научили
казаков
Газета
«Парижский
вестник» Париж
№27, 12 декабря 1942
года, с.1-2.
КАЗАЧКИ
И КАЗАКИ
Перешли
казаки донские
на сторону
немцев. Не в
плен сдались,
а перешли. С
оружием в руках.
«Мы с вами за
одно великое
дело стоим,
против коммунизма,
против большевиков…
против красного
палача Сталина.
За свободную
нашу жизню»…
Привезли
их немцы в город
Берлин; на автокарах
возили по столице
германской,
показывали
достопримечательности,
порядок и красоту
города.
- А нам
красные гутарили,
политруки: -
Берлин весь
разрушен. Одна
названия осталась.
- Вот
сами смотрите
что осталось.
Подвезли
к собору на
Гогенуоллерндамм.
Остановились.
В соборе служба
идет. Божественная
литургия. Посмотрел
на казаков
переводчик
– все молодежь
– 18-24 года, воспитанники
советской
власти, все
безбожники!
Про Бога, должно
быть, никто из
них и не слыхивал
никогда. Говорит
переводчик:
- Вот
это собор
православный.
Кто хочет зайти,
заходите, посмотрите,
а кому нет охоты
(ведь все это
безбожники)
– постойте пока
на площади,
покурите.
В собор
вошли все!
Стояли
чинно, крестились,
когда нужно.
Священник вышел
с Крестом, сказать
краткое слово.
К Кресту подошли
все, кроме двух.
Те два что не
подошли, были
калмыки-буддисты.
Откуда
у них вера, откуда
охота войти
в церковь, в
которой они
отродясь не
бывали? Откуда
умение перекреститься,
благоговейно
и с верою подойти
ко святому
Кресту?
…«Не
сохами-то славная
землюшка наша
распахана…
Распахана
наша землюшка
лошадиными
копытами,
А засеяна
славная землюшка
казацкими
головами,
Украшен-то
наш тихий Дон
молодыми вдовами,
Цветен
наш батюшка
тихий Дон сиротами,
Наполнена
волна в тихом
Дону отцовскими,
материнскими
слезами…»
В
мутной памяти
раннего, раннего
детства стоит
воспоминание:
колокол ударил…
Бабка завозилась
на печке, заохала,
стала креститься.
Мать стала
одеваться, в
«церкву» собираться.
«Перекристись
и ты, милый мой
сыночек, помяни
Господа и святую
Богородицу»…
Ну вот и все…
И не стрела
этого советская
– «учеба», как
называют в этой
проклятой
стране – ученье».
У советского
писателя Михаила
Шолохова знатока
станичного
казачьего быта
при большевиках,
найдем мы намеки
на этих великих
матерей, жен
и просто «любушек»
казачьих, о
том, как глубоко
хранили они
веру в Бога в
стране воинственного
безбожия.
Весь
Дон захлестнула
красной волной.
Метутся сердца
казачьи. В ту
пору лютая
ревность раздирает
сердце Натальи,
жены Григория
Мелихова, героя
романа Шолохова
«Тихий Дон».
Нет у нее силы
жить с мужем
изменником,
готова проклясть
и его и детей
его и уйти, куда
глаза глядят
из постылого
мелеховского
дома. С суеверным
ужасом следить
за нею мать ее
мужа, старая
Ильинишна.
Утром пошли
они полоть
бахчу, а, когда
наступил полдень,
пошел между
ними страшный
разговор.
- «Стремительно
находил дождь.
Предгрозовая
тишина стояла
недолго. Тревожно
завершал косо
снижавшийся
копчик, в последний
раз свистнул
возле норы
суслик, густой
ветер ударил
в лицо Ильинишны
мелкой песчаной
пылью, с воем
полетел по
степи. Старуха
с трудом поднялась
на ноги. Лицо
ее было смертельно
бледно, когда
она, сквозь гул
подступившей
бури, глухо
крикнула:
- Опамятуйся!
Бог с тобой!
Кому ты смерти
просишь?!
- Господи
покарай его!
Господи, накажи!
– выкрикивала
Наталья, устремив
обезумевшие
глаза туда, где
величаво и дико
громоздились
тучи, вздыбленные
вихрем, озаряемые
слепящими
вспышками
молний.
Над
степью с сухим
треском ударил
гром. Охваченная
страхом Ильинична
перекрестилась,
неверными
шагами подошла
к Наталье, схватила
ее за плечо.
- Становись
на колени! Слышишь,
Наташка!
Наталья
глянула на
свекровь каким
то незрячими
глазами, безвольно
опустилась
на колени.
- Проси
у Бога прощенья!
– властно приказала
Ильинишна. –
Проси, чтобы
не принял твою
молитву. Кому
ты смерти просила?
Родному отцу
своих детей?
Ох, великий
грех! Крестись!
Кланяйся в
землю. Говори:
- «Господи, прости
мне, окаянной,
мое пригрешение!»
Наталья
перекрестилась,
что то шепнула
побелевшими
губами и, стиснув
зубы, неловко
повалилась
на брк…» (Мих
Шолохов. «Тихий
Дон». Книга
четвертая. Стр.
168).
Дон
времен Иосифа
Виссарионовича
Сталина, когда
жиды полонили
его, когда
развращенная
молодежь издевалась
над верующими
в угоду жидам,
когда какой
то хлопец в
иногородней
слободе на
пасхальную
заутреню загнал
в церковь телушку,
озорства ради,
когда, казалось,
по всему Дону
рухнула вера,
в тридцатых
уже годах, в
разгар коллективизации
и измывательства
над казаками
– Марина Пояркова,
милушка Андрея
Размазова,
одного из действующих
лиц романа
Шолохова «Поднятая
целина» - …«потянулась
к Богу, стала
богомольной,
говела весь
Великий пост,
на третьей
неделе ходила
каждодневно
молиться в
Тубянскую
церковь, исповедовалась
и причастилась.
Она смиренно
и молчаливо
встречала
упреки Андрея,
на его ругань
не отвечала,
все больше
помалкивала,
не хотела «осквернять
причастия»…
Андрей, как то
поздно ночью,
увидел, что в
горенке горит
лампадка. Недолго
думая, он прошел
в горницу, снял
лампадку, вылил
деревянное
масло на ладонь
и тщательно
смазал им свои
закоженевшие
сапоги, а лампадку
разбил о каблук.
- Ить
сказано было
дуракам неоднократно,
что все это
опиум и затемнение
мозгов. Так нет
же! Все молиться
деревяшкам,
масло жгут,
воск на свечи
переводят…
Эх, кнут по тебе
Маринка, плачет!
Не с проста ты
что то в церкву
стала ударяться.
Оказалось,
что на самом
деле не с проста.
Марина подала
заявление о
выходе из колхоза,
ссылаясь на
то, что быть в
колхозе – «идти
против Бога».
(«Поднятая
целина» Мих.
Шолохова. Том
второй. Стр.
102-103).
Затаили
казачки, бабки
и матери, жены
и сестры и просто
«любушки» лютую
ненависть
против коммуны
и колхозов,
против жидов
верховодов.
Как умели, когда
и где смогли,
передали этот
святой гнев
на большевиков
казакам и внушили
им – уважение
к вере, к церкви,
ко святому
Кресту, к Пресвятой
Богородице,
заступнице
нашей. И крепко
растут по Дону
тихому рядышком
– любовь к Богу
и ненависть
к большевикам
и жидам.
На
ростовском
базаре, в нынешние
дни лета 1942 года,
разговор. Две
казачки – молодая
и постарше:
- Сказывали,
как Таганрог
немцы брали,
не то двести,
не то тристо
жидов застрелили.
- И-и,
мамашка! Как
же это так?
- А тебе
что ж? Жалкуешь
что ли по им?
- Я не
про то, мамаша.
А что немцы!
Ить их надоть
было нашим
казакам отдать!
Те им показали
бы! За всю кровь
нашу казачью,
за все слезы
наши вдовьи,
посчитались
бы. Жиды и на
Донской земле!
Тихий
Дон никогда
не забудет этой
великой заслуги
казачек – научить
сыновей вере
в Бога, вложить
в их сердца
святую ненависть
к «антихристу»,
к советской
власти, к жидам,
поработителям
Тихого Дона.
Казачки сделали
казаков «горячими»…
Честь
им и слава во
веки веков!
Аминь!
Германия.
Вагон железной
дороги. Темно.
Чуть намечается
зелено-серая
шинель молодого
солдата артиллериста,
едущего в отпуск.
Разговор о
войне… На востоке.
- У нас
на фронте с
нами казаки.
Те вот дерутся
с красными, с
большевиками,
аж жутко глядеть.
В плен их никак
не берут…
Беспощадны…
Тоже
в вагоне, в Восточной
Пруссии, фельдфебель,
немец, едущий
из под Петербурга
рассказывает
про казаков,
описывает их
форму:
- Как
наша, только
на штанах лампас
красный. С нами
против большевиков
воюют. Безумно
храбрый народ.
Наши храбры,
а все иной раз
и замнутся –
казаки спасут
положение. Они
в нашем отряде
на очень высоком
счету. Понимают
военное дело.
И тут
же жалкое,
эмигрантское,
трусливое даже
и не теплое, а
тепленькое.
Змеиный шепот
приятелю, пошедшему
служить у немцев:
- «что продались?..
К немцам, немецкое
дело делать?
Родину предавать!
Вас за это в
национальной
России вешать
будут! Вы говорите
– Сталин! О, надо
понимать Сталина
– он националистом
становится.
Слыхали: - партизаны
советские с
русским флагом
идут. Ордена
Александра
Невского, Суворова,
Кутузова. Гвардейские
части. Там –
Россия!»
Святым
наитием, молитвой
матери, ее слезами
казаки поняли,
что там не Россия,
но гнусный и
подлый жидовский
обман. Небывалая
еще на свете
ложь и сверхъестественная
подлость.
Сейчас
– да – Александр
Невский, Петр
Великий, Суворов,
Кутузов, сейчас
местоблюститель
патриаршего
престола, митрополит
Сергий, на животе
ползает перед
Сталиным, только
иди – умирай
за нашу жидовскую
власть, за третий
интернационал,
а дай только
победить немцев,
дай только
дорваться до
освобожденных
мест. Нельзя
и представить
себе как станут
приканчивать
по подвалам
чрезвычаек
с чисто жидовским
кровавым
сладострастием,
всех тех, кто
теперь так
обласкан жидовской
властью. И
митрополиту
Сергию, и орденоносцам
Александра
Невского, суворовским
и кутузовским,
никому не избежать
участи Фрунзе,
Тухачевского,
Туполева и
многих, многих
других, так же
в свое время
нужных, а потом
безжалостно
приконченных
по темным углам,
с процессами
и без всяких
процессов.
Не пора
ли русским,
всем русским,
понять то, что
поняли казачки
и чему научили
казаков – и не
задумываясь
над тем, что
«будет», да что
«сделают»,
перестать быть
теплыми, но
стать «горячими»
и идти уничтожать
большевистскую
власть везде
где только
можно и с теми,
кто делает это
святое дело.
«И Ангелу
Лаодикийской
церкви напиши:
- так говорит
Аминь, свидетель
верный и истинный,
начало создания
Божия: знаю
твои дела; ты
не холоден, ни
горяч?! Но, как
ты тепл, а не
горяч и не холоден,
то извергну
тебя из уст
Моих. Ибо ты
говоришь: - «я
богат, разбогател
и не в чем не
имею нужды»,
а не знаешь,
что ты несчастен
и жалок, и нищ,
и слеп, и наг».
(Откровение
Святого Иоанна.
Гл. 3. Ст. 14,15,16 и 17).
Петр
Краснов.
Взято
у kaminec