Г.К. Граф

Митрополит Антоний в гостях у Императора Кирилла

В середине июня было получено письмо от Митрополита Антония, что он и епископ Феофан с чудотворной иконой Курской Божьей Матери едут в Лондон по приглашению епископа Кентерберийского на собираемый им церковный съезд. Поэтому владыка просил Государя разрешения на обратном пути заехать в Сен-Бриак, чтобы дать возможность всей Семье помолиться перед чудотворной иконой.

Конечно, сейчас же был послан ответ, что Их Величества рады его видеть и благодарят за желание привести чудотворную икону.

10 июля 1929 года делегация церковного Синода в составе митрополита Антония, епископа Феофана, иеродиакона Иоанникия и иеромонаха Феодосия прибыла утром из Саутгемптона в Сен-Мало. Их Величества просили меня ее встретить и дали свой автомобиль. Когда я подошел к пароходу, то сразу увидел всю группу. Да и все люди в гавани обратили на нее внимание — все в черных мантиях и высоких клобуках, с золотыми крестами на груди. Из-под клобуков выглядывали длинные волосы, бросались в глаза большие бороды и усы.

Особенно выделялся иеромонах Феодосий, служка Владыки Антония. Это был мужчина огромного роста и с лицом, совершенно заросшим волосами, так что только лоб и нос выделялись на лице да глаза весело светились из-под нависших густых бровей. Он, смеясь, рассказал мне, что както в Лондоне к нему подошел какой-то англичанин и, протягивая шиллинг, стал жестами объяснять, что он должен постричься. На детей в Англии он тоже произвел большое впечатление, и они, с испугом посматривая на него, жались к своим матерям. Но сам о. Феодосии был добродушнейшим существом и сущим дитя природы, все его радовало и удивляло…

Митрополит предполагал остаться в Сен-Бриаке дня три, а епископ Феофан с иконой и иеродиаконом Иоанникием должны были уехать в тот же вечер в Париж. Чтобы не стеснять Владыку, ему и, конечно, иеромонаху Феодосию, были приготовлены комнаты у меня на вилле.

Митрополит Антоний (Храповицкий) был наиболее выдающимся иерархом той эпохи. Он вошел в историю Русской Православной Церкви, благодаря своей пастырской и проповеднической деятельности в Императорской России в революцию и в Зарубежной Руси. Только волей случая он не стал Патриархом, потому что на Всероссийском Церковном Соборе 1917 г. в Москве в числе трех кандидатов в Патриархи, помимо Тихона и Сергия был избран Митрополит Антоний. По церковным правилам из этих трех кандидатов по жребию выбирался Патриарх. Жребий пал на Митрополита Тихона, и он возглавил Церковь.

Владыка Антоний был не только ученым богословом, но и разносторонне образованным человеком. С ранних лет он посвятил себя служению Русской Православной Церкви. Окончив семинарию, он принял монашество и затем поступил в духовную академию, которую закончил блестяще, и стал быстро продвигаться по церковной иерархии.

Я очень рад был случаю провести с Владыкой в полной тиши несколько дней. Это был исключительный случай. В своей резиденции в Сремских Карловцах (Югославия) владыка всегда был занят. Здесь нам никто не мог мешать, мы могли спокойно сидеть в садике при моей вилле, под развесистыми вишнями, и беседовать. Много было вопросов, на которые хотелось получить разъяснения от Владыки. В тот период было великое нестроение в Русской Православной Церкви внутри и вне России. Внутри Церковь преследовалась советской властью. Почти все храмы были закрыты. Сотни иерархов и священнослужителей томились по тюрьмам и лагерям. Много сотен из них были казнены. Антирелигиозная пропаганда процветала. Тяжело было наблюдать издеватель-ства над тем, что всем русским было так дорого и столетиями почиталось святыней. Заместитель умершего в заточении Патриарха Тихона архиепископ Сергий управлял Русской Церковью под неусыпным наблюдением правительственного комиссара и агентов ГПУ. А в это время в Зарубежной Руси строилась Зарубежная Церковь. Во всех местах рассеяния русских вырастали церкви их стараниями. Поэтому надо было организовать высшее управление этими церквями. С эвакуацией Добровольческой армии генерала Врангеля эвакуировалось за границу много иерархов и священнослужителей. Патриарх Сербский пригласил Митрополита Антония и других русских иерархов обосноваться в Югославии и предоставил им помещение для Синода в Сремских Карловцах. До эмиграции митрополита Антония и других иерархов из России эмигрировал Митрополит Евлогий и возглавил Русскую Западно-европейскую епархию с консисторией в Париже, и митрополичьим собором стал Александро-Невский посольский собор на рю Дарю. Затем иерархи решили собрать зарубежный Церковный Собор для объявления объединенной Русской Зарубежной Церкви автономной от Русской Церкви внутри России, находившейся в зависимости от советской власти. Это и было осуществлено. На Собор прибыл и Митрополит Евлогий и призвал его епархии в единую Зарубежную Церковь. Казалось, можно было радоваться, что организация Зарубежной Церкви прошла так гладко. Но через несколько месяцев после нескольких незначительных недоразумений с Синодом в Карловичах Митрополит Евлогий сообщил Синоду, что он со своей епархией выходит из под его подчинения. После этого начались бесконечные переговоры и попытки наладить мир, чтобы избежать раскола. Но митрополит Евлогий ни на какие уговоры не шел. Тогда опять был собран Собор, который после тщетных попыток привести Митрополита Евлогия к подчинению вынес постановление о запрещении его к служению. Евлогий не подчинился и этому. А так как его епархия не могла существовать вне вхождения в юрисдикцию какой-либо Православной Церкви, то он вошел в юрисдикцию Константинопольского Патриарха и этим еще больше углубил раскол .

С этого момента в Западной Европе прочно установились две параллельные русские церковные епархии: одна юрисдикции Синода в Сремских Карловцах, возглавляемой Митрополитом Антонием, а другая юрисдикции Вселенского Патриарха, возглавляемая Митрополитом Евлогием. Это разделение повлекло за собою и разделение русских прихожан на «антоньевцев» и «евлогианцев». В Париже «евлогианцы» имели то преимущество, что их кафедральным собором была бывшая посольская церковь на рю Дарю, очень красивый храм, с прекрасным хором под управлением известного дирижера Афонского. А «антоньевцам» пришлось создать себе кафедральный собор в гараже на рю Одесса. Во главе Западно-Европейской епархии юрисдикции Синода был поставлен архиепископ Серафим. Среди эмигрантов «евлогианцев» и «антоньевцев» было немало чрезвычайно непримиримых людей, особенно среди женщин. Вражда шла так далеко, что некоторые «антоньевцы» не признавали таинств, которые совершались священниками «евлогианцами», ибо, по их мнению, епархия митрополита Евлогия была неканоничной. Споров и ссор на почве этого раскола было очень много…

Кирилл Владимирович и Виктория Феодоровна всецело стояли на стороне Собора иерархов, то есть на стороне Митрополита Антония, и осуждали Митрополита Евлогия. Их симпатии склонялись в сторону митрополита Антония еще и оттого, что насколько Владыка Антоний был пастырь, далекий от житейских интересов, настолько Владыка Евлогий был чрезвычайно «житейский человек», несмотря на свое монашество. Он никогда не забывал житейских интересов, и поэтому его епархия более процветала материально, чем синодальная.

Митрополит Антоний, как прямой и открытый человек, сразу же встал на сторону Государя и в его церквах, если Кирилл Владимирович присутствовал на богослужении, то его поминали Императорским титулом. Митрополит Евлогий, как хитрый человек, желавший всем угождать, кто мог ему быть полезен, не разрешал в своих церквах поминать Кирилла Владимировича как Императора. Да и вообще было неясно его политическое кредо. Конечно, он был монархистом, но если бы понадобилось стать не монархистом, то он не долго бы задумывался перед тем, чтобы от своего монархизма отказаться.

Как я уже писал, Государь, не желая углублять раскола в эмиграционной среде, не отказывался бывать в церквах «евлогианской» юрисдикции. Так же и Государыня Виктория Феодоровна. Но сестра Государя Великая Княгиня Елена Владимировна была ярой «антоньевкой» и ни за что бы не пошла в «евлогианский» храм. Если она узнавала, что кто-либо из ее братьев бывал на рю Дарю, то при первой встрече им выговаривала. Сам Митрополит Антоний больно переживал это нестроение Зарубежной Церкви, особенно оттого, что он как председатель Собора и Синода приложил столько усилий, чтобы этот раскол ликвидировать, но ему это не удалось. Поэтому он не любил говорить об этом со светскими людьми. Вообще, Владыка, как и все духовные, считал, что миряне своим вмешательством только углубляют раскол. Это было правильно, но нереально, так как эмиграция больше всего объединялась вокруг церковных приходов, а жизнь приходов была неотъемлемой от епархии, к которой данный приход принадлежал. Владыка также сокрушался, что среди священников мало действительно пастырей. Он даже считал, что и среди иерархов таких немного. Ему хотелось, чтобы были среди них люди, отрешившиеся от мирских интересов и бессребреники. Владыка оттого и недолюбливал священников из белого духовенства и считал их слишком мирскими. Владыку еще беспокоило, как в будущем будут пополняться ряды священнослужителей. Старое священство вымирало, а создание новых кадров в эмиграционной обстановке встречало много трудностей. Правда, тут и там появлялись молодые люди, желавшие отдать себя на служение Церкви, но этого было недостаточно.

Мы коснулись вопроса некоторого упрощения и сокращения церковных служб, а также принятия нового стиля и вопроса сидения во время богослужений. Владыка никаким новшествам не сочувствовал. Он говорил, что уклад Русской Православной Церкви складывался веками на основах христианских заветов, преданий и психологии русского народа и русских национальных традиций. Поэтому Русская Церковь достигла того исключительного внутреннего состояния, в котором теперь находится, несмотря ни на что. Это доказывает, что уклад ее должен быть незыблемым. Русский народ ее любит в таком состоянии, он привык к ней в таком виде. История Русской Церкви доказывает, как опасно и неосторожно было бы что-либо в ней менять. «Она складывалась, — говорил владыка, — по кирпичикам, пока не выросла в огромное и прочное здание. Вот и попробуйте вынимать эти кирпичики. Какие они ни маленькие, но их вынимание понемногу разрушит здание. Особенно опасно что-либо менять в такие смутные времена, которые мы переживаем. Лучше не трогать ничего, что в течение веков мудростью отцов Церкви было вложено в здание Церкви. Сегодня вы измените одно, завтра другое, казалось бы, совсем незначительное, и пойдет, и пойдет. Глядишь, и от Церкви-то ничего и не осталось». Несомненно, по своей мудрости владыка был прав. Но с точки зрения мирянина, мне казалось, что Русская Церковь в бытовом отношении не должна отставать от других христианских церквей.

Утром и вечером Владыка ездил на виллу, чтобы ежедневно служить там в присутствии Царской Семьи и всех русских. Царская Семья исповедовалась и причастилась у него. Там владыка всегда и завтракал, а иногда и обедал.

Митрополит Антоний был очень строгий иерарх, и те, кто сослужил с ним, сильно его побаивались. Я помню, как он раз резко выговаривал епископу Феофану и протодиакону Иоанникию за перепутанные имена и отчества членов Царской Семьи при поминании во время богослужения. «Мне было стыдно за вас, — говорил Владыка, — когда вы молились за Киру Владимировну». Протодиакон, как и подобало соборному дьякону, обладал громоподобным басом и чрезвычайно им гордился, вот ему и хотелось блеснуть им перед Царской Семьей, но комната, где происходили службы, была слишком маленькая, чтобы вместить волны таких мощных звуков. Поэтому Владыка его учил:

— Ты, отец протодиакон, не слишком налегай на свою глотку, а то всех оглушишь.

— Да я и то понимаю, будьте покойны, владыка, я попридержу голос, — отвечал протодиакон.

— То-то, понимаешь, смотри у меня, — недоверчиво отозвался владыка.

Все шло хорошо, пока не дошло до поминания и многолетия. Тут дьяконская душа о. Иоанникия не выдержала, и он постарался превзойти самого себя. Особенно оглушительно прозвучало многолетие. Все присутствующие как-то остолбенели. Владимир Кириллович был удивлен до последней степени. Во дворе виллы собаки залаяли, а ближайшие соседи виллы были сильно удивлены и спрашивали садовника, кто это так кричал. Но сам о. дьякон был вполне удовлетворен, особенно когда Государь после службы в шутку ему сказал: «Ну и голосище у вас, отец протодиакон». Так что, когда потом Владыка стал ему выговаривать, он ответил: «Простите, владыка, за ослушание, Он похвалил мой голос. Поди больше никогда мне не придется провозглашать многолетие Государю. Еще раз прошу простить, владыка, за ослушание». Владыка махнул рукой и сказал: «Бог простит, но не хорошо»…

Три дня промелькнули незаметно, и владыка должен был уезжать, как его все ни просили. Царской Семье и всем нам было искренно жалко с ним расставаться. Да походило на то, что он и сам бы не прочь был еще несколько дней погостить в Сен-Бриаке… Я посоветовал отложить отъезд, но владыка сказал, что это невозможно, так как это нарушит расписание, а его везде ждут с нетерпением…

Г.К. Граф

«На службе Императорскому Дому России. 1917-1941 гг. Воспоминания»

Взято из журнала «РУССКIЙ ОРЕЛЪ»