Положение немцев в Кёнигсберге - Калининграде

Перед наступлением на Восточную Пруссию Черняховский отдал боевой приказ: "2000 километров мы прошли маршем и видели уничтожение всех достижений, которые мы построили за 20 лет. Теперь мы стоим перед логовом, из которого на нас напали фашистские захватчики. Мы остановимся только тогда, когда выкурим их. Пощады нет – ни для кого, как не было пощады нам. Земля фашистов должна стать пустыней, как наша земля, которую они сделали пустыней. Фашисты должны умереть, как умирали наши солдаты".

Но сейчас, в конце Второй мировой войны, город едва ли заслуживал названия «крепости». Генерал пехоты Отто Лаш, назначенный приказом Гитлера от 27 января 1945 года комендантом Кенигсберга, писал в своей книге "Так пал Кенигсберг": "Недостаток старых укреплений заключался в том, что возможности вести наблюдение и действовать из них были очень ограничены. Снабженные только выходом, они представляли собой настоящие мышеловки". Солдаты генерала Лаша, которые должны были противостоять пяти советским армиям, испытывали нехватку оружия и боеприпасов. В кёнигсбергских столярных мастерских ремесленники и саперы изготавливали деревянные корпуса для мин. На кёнигсбергских фабриках мужчины и женщины делали снаряды. Офицеры разыскивали на чердаках, в квартирах и подвалах прятавшихся там солдат разбитых воинских частей. В результате ряды защитников Кенигсберга пополнились примерно на 10 тысяч человек.

В первые недели осады Кенигсберга в городе было еще достаточно продовольствия. Воду качали из старых колодцев, которые расчистили после долгих поисков. В городе было восстановлено прерванное на некоторое время электроснабжение. И даже открылся один кинотеатр. Однако, когда осажденные в Кенигсберге шли за покупками, им приходилось быстро перебегать от одного дома до другого, чтобы уберечься от попадания осколков снарядов. Русская артиллерия обстреливала город без передышки. Дома один за другим превращались в руины, все больше полыхало пожаров. Люди теснились в пока еще целых подвалах. Гауляйтер Восточной Пруссии Эрих Кох засел в своем бункере на Фрише Нерунг. Туда ему и доставляли информацию о том, что город, в котором он волею Гитлера был бог и царь, ведет борьбу не на жизнь, а на смерть. В Кенигсберге же дело Коха продолжали его функционеры. Крайсляйтер НСДАП Эрнст Вагнер обратился с призывом к фольксштурму, который все еще подчинялся Коху: "Большевистские бестии, используя свое огромное превосходство, несмотря на тяжелейшие потери, подступили к нашей столице Кенигсбергу. Теперь мы до гроба связаны с судьбой Кенигсберга. Мы или дадим убить себя в крепости как бешеных собак, или убьем большевиков у ворот нашего города... Большевицкий солдат гораздо хуже немецкого. Отступать перед ним, сдаться ему – бессмысленно и преступно... К дезертирам, трусам и вредителям будут применяться самые жесткие меры. Тот, кто увиливает и не хочет сражаться, должен умереть... Не верьте никаким слухам. Правда – это только то, что хорошо для нас... Наш гауляйтер приветствует бойцов фольксштурма и желает им ни пуха ни пера".

Вокруг города бушует война, в самом городе – как и прежде, национал-социалистический террор. Генерал Лаш вспоминает: "Чтобы поднять настроение людей, я объявил, что каждый может отправить почтовую открытку на "большую землю" в Германию. Эти открытки собирали на главпочтамте, чтобы при случае переслать дальше. Один старый советник юстиции – бывший член партийного центра – написал такую открытку своей родственнице в Западной Германии. Он писал, что, похоже, в Кенигсберге дела плохи, что партия оказалась абсолютно несостоятельной и что гауляйтер бежал. Военно-полевой суд, введенный для рассмотрения наказуемых деяний гражданских лиц, осудил этого человека на смерть за подрыв обороноспособности и за клевету на партийные и государственные органы – а ведь его утверждения полностью соответствовали истине. Потрясающий пример того, до какой степени перепутались тогда в некоторых головах представления о том, что хорошо и что плохо. К счастью, утверждение смертных приговоров всех военно-полевых судов крепости оставалось за мной, так что я смог не допустить, чтобы этот вопиющий приговор был приведен в исполнение".

16 февраля погиб командующий 3-м Белорусским фронтом генерал Черняховский, чьи армии штурмовали Кенигсберг. На какой-то миг показалось, что натиск красных ослаб. Через три дня, 19 февраля, вермахт решил прорвать кольцо вокруг Кенигсберга. Одна танковая и одна гренадерская дивизия должны были пробиваться из крепости на запад – а с севера и запада им навстречу двинутся немецкие войска. Генерал Лаш: "Это была последняя и единственная возможность восстановить сообщение Кенигсберга с «большой землей» и тем самым еще раз попытаться переправить через Пиллау в рейх большую часть сосредоточенного в городе гражданского населения".Пробивавшиеся на запад немецкие солдаты захватили советские документы, из которых было ясно, что необузданная алчность красноармейцев наносит ущерб их боеспособности.В донесениях армейскому руководству советские краскомы жаловались, что командиры подразделений предаются пьянству и грабежам; что армейские транспортные средства, предназначенные для перевозки войск и снабжения, перегружены трофеями; что повсюду грубо пренебрегают боевой готовностью.Немцы нашли также два письма, написанные солдатами Красной Армии, осаждавшей Кенигсберг, и адресованные их родным.

В одном письме говорилось: "Стоим в Восточной Пруссии под Кенигсбергом. У нас все хорошо, очень много трофеев. Еда очень хорошая, еды много, а в Кенигсберге нас ждет еще больше сокровищ. Я выслал маме и своей девушке восемь метров шелка, туфли и пальто, сапоги и чулки, материю на костюмы и платья. Когда возьмем Кенигсберг, и все успокоится, вышлю еще. Едим, что душа пожелает. Иногда так прямо ходим по хорошим вещам".Вырвавшись из крепости, немецкие части пробили широкую брешь в кольце Красной Армии, окружившей город. Десятки тысяч людей бежали на запад. Но тысячи из них вернулись обратно в крепость. Страх перед морем и плохая организация, холод и голод – все это заставило их возвратиться в Кенигсберг. После того, как к северу от города на несколько недель было восстановлено сообщение с Земландом, из Кенигсберга удалось переправить еще некоторую часть гражданского населения. Однако около 100 тысяч человек остались в городе. Многие из них намеренно не подчинились требованию партии об эвакуации, поскольку считали, что в городе оставаться безопаснее, чем отправляться через Пиллау на Земланд. За недели окружения большая часть города, и без того уже очень пострадавшего от воздушных налетов, была разрушена непрерывными бомбовыми атаками и артиллерийскими обстрелами, причинявшими большие потери среди мирного населения, живущего уже только в подвалах.

А когда началось общее наступление Красной Армии на Кенигсберг, многие мирные жители снова оказались втянуты в боевые действия. Примерно 25 процентов остававшихся в Кенигсберге мирных граждан погибли в ходе боевых действий.В марте атаки советских бомбардировщиков на город усилились. Самолеты прилетали в основном в темное время суток и бомбили развалины. В подвалах стало еще теснее.Наступило 1 апреля, пасхальное воскресенье 1945 года. Было тепло и солнечно, цвели цветы, и люди решились выйти из подвалов, чтобы немного прогуляться. В этот день американские войска на Западе Германии уже достигли Падерборна и захватили Рурскую область. На Восточном фронте Красная Армия продвинулась далеко в Померанию, Бранденбург и Силезию. В этот пасхальный день зашитники разбитого города поняли, что времени у них осталось совсем мало. Они насчитали сотни тяжелых орудий и "сталинских органов" (так немецкие солдаты называли гвардейские реактивные миномёты «Катюша»), приведенных красными на позиции вокруг города. В предместьях Кенигсберга сосредоточивалось все больше советских танков: и «Т-34», и американских "шерманов", поставляемых Штатами их советским братьям по оружию.

Генерал Лаш писал о соотношении сил в последней битве за Кенигсберг: "Примерно тридцати советским стрелковым дивизиям противостояли только четыре вновь пополненные наши дивизии и фольксштурм, так что в среднем на 250 тысяч наступающих приходилось всего лишь около 35 тысяч защитников. Соотношение в танковых войсках: сто советских танков на один немецкий". В крепости на этот момент оставалась одна-единственная батарея штурмовых орудий.Красные уже вошли в разрушенный Кенигсберг. До этого люди, сидя в подвалах, слышали только разрывы гранат, теперь же все ближе и ближе были слышны глухой шум выстрелов, стрекотание пулеметов. Всю пасхальную неделю в Кенигсберге стояла прекрасная погода. Над городом раскинулось ясное голубое небо.Вечером 5 апреля с советских позиций над Кенигсбергом донеслись дребезжащие звуки из громкоговорителей. Голос на немецком языке призывал защитников крепости сдаться: "Сегодня ночью – ваш последний шанс выйти к нам. Утром в 8 часов начнется наступление. Кто переживет ураганный огонь, будет раздавлен танками. Вспомните Сталинград! Бросайте винтовки и выходите к нам. Рано утром начнется уничтожение".

Весь следующий день, 7 апреля, на обложенный со всех сторон город снова падали десятки тысяч гранат и бомб. Снова грохотали по улицам танки, а красноармейцы брали один дом за другим. На отдельных немецких позициях развевались белые полотнища в знак капитуляции. Генерал Лаш сообщает: "Вечером этого дня Красная Армия полностью захватила крепость. Дорога на Пиллау, последняя связь Кенигсберга с "большой землей", была перерезана русскими танками и пехотой".К вечеру 8 апреля стало ясно, что уже ничто не спасет Кенигсберг. В тот самый миг, когда Советская Армия была готова нанести окончательный удар по городу, житель Кенигсберга Вильгельм Баттнер наблюдал, словно в тумане, странную сцену на площади Троммельплатц: там, в кромешной тьме столпились тысячи мирных жителей, женщин и детей. Дети кричали, женщины рыдали, хотя и старались успокоить малышей. Людям в Кенигсберге стало известно, что немецкие войска готовились к еще одной попытке вырваться из крепости и пробиться на запад. Среди собравшихся, были функционеры НСДАП во главе с заместителем гауляйтера Гроссхерром. Правда, главное командование сухопутных войск запретило генералу Лащу массовое использование войск в этой акции. Полученный им приказ гласил: "Крепость необходимо удерживать и впредь; прорыв партийцев и гражданского населения осуществлять лишь малыми силами".Вскоре после полуночи солдаты двинулись из крепости на запад. Вплотную за ними шли женщины и дети, раненые бойцы и гражданские. Но уже очень скоро немцев остановил заградительный огонь русских, а затем артиллерийские наблюдатели Красной Армии направили огонь орудий на дорогу, по которой шагали тысячи людей. Мертвые оставались на дороге, раненых тащили в город. Снова переполнились подвалы. Солдаты и почти 100 тысяч мирных жителей ждали последней атаки.

Генерал Лаш понимал, что Кенигсберг дольше не удержать: "Все больше поступает донесений о том, что у бойцов парализована воля к сопротивлению, что многие сидят в подвалах вместе с гражданским населением. Кое-где отчаявшиеся женщины пытались вырвать у солдат оружие и вывешивали из окон белые платки, чтобы только покончить с этим кошмаром".9 апреля генерал Лаш передал новому командующему 3-м Белорусским фронтом маршалу Василевскому, что готов согласиться на капитуляцию.Перед немецким генералом лежала русская листовка, в которой защитникам крепости в случае немедленной капитуляции гарантировалось:
– жизнь;
– достаточное обеспечение продовольствием;
– каждому солдату – достойное обращение во время пребывания в плену;
– забота о раненых и гражданском населении;
– после окончания войны – возвращение на родину или в другую страну по выбору.

Генерал Лаш: "Я, не раздумывая, принял эти условия. Разумеется, тогда я не мог даже предположить, что впоследствии ни одна из этих гарантий не будет соблюдена советской стороной".Вечером 9 апреля в Кенигсберге смолкли орудия. Красная Армия овладела городом.Генерал Отто Лаш, защитник Кенигсберга, попал в советский плен. От одного русского офицера он узнал, что Гитлер приговорил его к смерти и обрек его семью на заключение за то, что Лаш сдал Кенигсберг. Действительно, жена и старшая дочь генерала по приказу немецкого верховного главнокомандующего были брошены в тюрьму в Дании, куда они были эвакуированы. Другую дочь генерала – она служила в генеральном штабе сухопутных войск – сначала заключили в тюрьму в Потсдаме, а позднее перевезли в главное здание гестапо на Альбрехтштрассе в Берлине. В тюрьму посадили также зятя генерала – на фронте он командовал батальоном.

Из советского лагеря для военнопленных генерал Отто Лаш вернулся в Германию осенью 1955 года. Отгремела битва за Кенигсберг, и люди в подвалах пугливо прислушивались к новому шуму, который доносился с улицы: лязгу танковых гусениц, громыханию многих грузовиков, топоту солдатских сапог. В первые же дни после капитуляции красноармейцы выгнали женщин, мужчин и детей Кенигсберга из их убежищ и укрытий, из подвалов и квартир, на улицы. Никто не имел права оставаться в доме. Люди вышли на улицы без багажа, с собой брали только сумку с небольшим запасом продуктов.

Жители Кенигсберга ходили так целый день, и они все еще шли, когда солнце стало клониться к закату, и уже в темноте, вроде бы без всякой цели. Их путь освещали языки пламени из горящих домов.Вдруг раздался приказ охранников: "Встать к стене!" Из стволов пулеметов полыхнуло пламя. Где-то кто-то закричал, заплакал. Но ничего не случилось. Красные заперли немцев в домах и подвалах, а через несколько часов погнали их дальше. Потом опять приказали остановиться. Мужчины, женщины и дети легли на сырую холодную землю и стали ждать, чего – они не знали. На этот раз тоже ничего не произошло. Победители ни словом не обмолвились ни о цели, ни о смысле всех этих хождений. На следующий день утром людей снова подняли, и они снова целый день бродили по полям Земланда, севернее столицы Восточной Пруссии, – десятки тысяч женщин, мужчин и детей.

Советы не выдавали кёнигсбергцам ни еды, ни питья, так что и на следующий день они вынуждены были обходиться тем, что взяли с собой. С утра советские солдаты вновь подняли бедных людей и погнали по дорогам. Фрау Романн вспоминала: "Во главе нашей колонны шли двое или трое французских военнопленных, с ними Советы обращались теперь точно так же, как и с нами, немцами. Один из них наступил на мину. Он бился в агонии, в луже собственной крови, пока охранник не прекратил его мучения одним выстрелом. Несколько женщин с детьми сели на обочине дороги и отказались идти дальше. Охранники подняли их рывком и, толкая прикладом, заставили идти вперед. Ручные тележки с больными людьми нам велели бросить. В каждом покойнике, ничком лежащем на обочине дороги, я боялась узнать моего мужа, с которым нас разлучили". На третий день вечером Советы загнали женщин, и в их числе фрау Романн, в хлев какого-то имения в окрестностях Кенигсберга. Всех женщин, одну за другой, один красноармеец "гинекологически обследовал на спрятанные драгоценности", как написала фрау Романн. В последующие дни сотрудники контрразведки допросили всех заключенных: не являются ли они членами НСДАП или какой-либо из других фашистских организаций. Красные никуда не торопились, и на допросах порою избивали беззащитных женщин. После мучительных допросов их отводили обратно в хлев. Рацион был такой: сухая лепешка из муки грубого помола, из запасов немецкого вермахта, и теплая похлебка, основной заправкой которой была свекольная ботва. Вспыхнула дизентерия; за короткое время женщины обовшивели. Так и сидели они в вонючих хлевах, на голой земле, закутанные в пальто или одеяла, голодали и плакали от отчаяния – совсем недалеко от своих домов и квартир, на своей родине.

Потом, опять никак не предупредив заранее, советские приказали женщинам вмиг собраться и идти обратно в Кенигсберг. Мужчины тоже должны были возвращаться в город. Многие люди были так изнурены этим походом, побоями и голодом, что уже не могли идти самостоятельно. Вернувшись домой, в Кенигсберг, люди поняли, почему их заставили покинуть город. Из квартир и домов все подчистую было вынесено, мебель разбита, кровати вспороты, обивка кресел и диванов разрезана; электрические приборы, швейные машинки, радиоприемники, фарфор – исчезло все.Вернувшись домой, кёнигсбергцы, голодные, ограбленные, многие замученные пытками, были обречены оккупационными властями на обнищание. Большинству не разрешили оставаться в домах и квартирах. Люди обитали в руинах, подвалах, в садовых беседках, нередко в одном помещении ютилось по десять и больше человек, часто не имея возможности даже умыться, многие – ограбленные до последней нитки. Грязь, теснота, шум, смрад, болезни...

В ближайшие недели людям стало окончательно ясно, что они обречены на гибель. Захватчики отправляли всех трудоспособных на принудительные работы, и это был тяжелый физический труд: женщины и мужчины должны были расчищать развалины, таскать балки и рыть в сырой земле глубокие котлованы для тысяч трупов людей и животных. Трупы лежали повсюду в городе и в окрестностях.Всем, кто мог работать, выдавали в качестве платы 500 граммов хлеба вдень; те, кто не мог работать, то есть старики, больные и дети, получали 200 граммов, а иногда и вообще ничего. Пятьсот граммов хлеба – это было слишком мало для поддержания сил людей, которые, не разгибая спины и в жару и дождь, работали на руинах разрушенного города. Житель Кенигсберга Херманн Бальцер через полгода после окончания войны умирал от голода, хотя порученная ему работа не требовала очень больших физических усилий: "Мы работали по десять с половиной – двенадцать часов в день ежедневно – праздников и выходных не было, – и уже в конце октября 1945 года и я, и моя жена были нетрудоспособны. Нам стали выдавать по 200 граммов хлеба в день, к тому же за этим пайком надо было очень далеко ходить, что означало ежедневный восьми-десятикилометровый поход по почти непроходимой дороге. Мы тщетно пытались заглушить голод: варили крапиву, лебеду, одуванчики, листья липы. Самой желанной пищей были картофельные очистки и вываренные кости из супа – их выбирали из отходов, выброшенных русскими. В городе давным-давно уже были съедены все собаки и кошки".

С осени 1945 года Советы стали платить подневольным немецким рабочим русскими деньгами; на рубли голодные люди могли покупать продукты на черном рынке. Но – максимальная плата составляла 400 рублей в месяц, а в большинстве своем немцы получали гораздо меньше. Между тем хлеб стоил от 40 до 80 рублей, килограмм картофеля – от 13 до 18 рублей; таким образом, на месячную зарплату можно было купить десять фунтов хлеба или 20-30 фунтов картофеля. В городе по-прежнему был голод, а в 1946 году, первом мирном году, он даже усугубился. Во второе послевоенное лето поляки и чехи уже изгнали большинство немцев из районов восточнее Одера и Нейсе и из Судетской области, но в Кенигсберге и остальных оккупированных областях Восточной Пруссии захватчики удерживали немцев, потому что не хотели лишиться дешевой и бесправной рабочей силы. Но при этом они ничего не сделали для того, чтобы улучшить положение побежденных, – притеснения только усилились.

Из Советского Союза в Кенигсберг прибывало все больше гражданских, советские приезжали целыми семьями, и немцы оказались поистине в плачевном положении. Германн Бальцер, после того как русские выгнали его из квартиры, нашел ночлег в каком-то хлеву неподалеку от реки: "Это убежище было царством крыс, они шмыгали и пищали всю ночь, и спать было невозможно. Эти дерзкие твари так и норовили стащить последний кусок хлеба, спрятанный под подушкой, – весь запас на следующий день. Нечего было и пытаться лечь без палки в руках". Нужда, нищета и голод усиливались, и в конце концов были уничтожены последние тормоза, разрушено последнее табу. Врач Ханс Граф фон Лендорфф: «То здесь, то там голод доводит людей до крайности – а именно до людоедства. Тут нечего удивляться или возмущаться. Как ужасались мы еще совсем недавно, когда слышали о подобных эксцессах в наших лагерях для пленных красноармецев. Мы думали, что на такое способны только азиаты. А теперь советы возмущаются нами».По заключению комиссии, в 1945-1947 годах ни в одном немецком городе не было столько жертв голода, как в Кенигсберге: "На протяжении двух лет – с лета 1945-го до лета 1947-го года – смертность в Кенигсберге держалась на высоком уровне. Причинами смерти были недоедание, эпидемии тифа, дизентерии и чесотки. За эти два года из 70 тысяч немцев, зарегистрированных в Кенигсберге летом 1945 года, умерли по меньшей мере 50 процентов. По всем данным, летом 1947 года в городе оставалось всего лишь 20-25 тысяч немцев".Немцы в Кенигсберге бедствовали вплоть до 1948 года. Только после этой даты большинство из тех, кто выжил, смогли покинуть родной город, который к этому времени уже был переименован в Калининград.